Владимир Романович Максименко - 29

животрепещущий вопрос, но я и перестал об этом думать, включив эту загадку в тот список, который, по Канту, нам не суждено понять. Скорее всего, я узрю ответ лишь постарев. (Старики, ровно, как и дети, отличались от людей, а именно от homo sapiens: они являлись представителями нового вида, особенность коего определялась не морфологией тела, но морфологией души. Глобальная же разница между ними для нас в том, что детей мы воспринимаем как tabula rasa², который интересен каждому, покуда на нём можно оставить свой отпечаток; старики же являются листом, на котором вовсе не осталось места, поэтому никому он уже не нужен.) Также я заметил, что представитель homo senex³ в силу своей физической немощности в большинстве случаев проигрывает в битве за очередь, и это вынуждает его надеяться на то, что кто-то уступит ему место, а если такого не происходит, то он начинает сверлить взглядом наиболее молодых седоков, копошась в их памяти, вытаскивая наружу все те установки об уважении к старшим, коими их наградили родители и общество (паттерн мышления всех стариков одинаков). Но коль уж представителей homo senex было слишком много, им приходилось тренироваться в искусстве «взывания к совести», ведь мест на всех не хватит, из-за чего я порой наблюдал поистине мастерские выкуривания людей с сидений. На меня же подобное не работало, напротив, у меня вызывала омерзение всякая наглость с их стороны; – поток чистого неконтролируемого эгоизма, стоящего над сознанием, – вот, как я охарактеризовал бы их поведение. Ведь даже без прямого посягательства на чужой комфорт глубоко в душе они надеются, что люди добровольно от него откажутся в их пользу.

Продолжая осматривать находившиеся рядом фурнитуры социального аппарата, я не смог не остановиться на особо яркой детальке. Она находилась в самом центре маршрутки, у третьего ряда мест; гордо и величественно, будто возвышаясь над всеми прочими пассажирами, хотя была невысокого роста, стояла, держась за поручень. Но она в нем совершенно не нуждалась: я был уверен, что, отпусти она его, её продолжат удерживать незримые серафимы, будто само мироздание должно её холить и лелеять, как самый чувствительный комнатный цветок. Сначала я не понял, чем она зацепила моё внимание – низенькая, с угловатыми, даже чем-то карикатурными чертами лица, черной смоляной прядью кучерявых волос, жгучими, такими же черными бровями и зелеными глазами, – затем осознал. Как бы это пошло и заезжено не звучало, дело было в глазах, но не столько в них самих, сколько во взгляде – он излучал полную невозмутимость и отрешенность от окружающей суеты. Она, казалось, не просто сбежала от реальности в свой манямирок, а попросту в этой реальности никогда не существовала и не замечала всей той грязи, в которую плюхнулся со счастливыми свинячьими визгами мир. Недоступность её просветления притягивала, передо мной явилась реинкарнация Гаутамы, и не восхищаться было невозможно. С этими мыслями образ поначалу непримечательной барышни сменялся на восхитительную, всеми желанную чаровницу. Я смотрел на неё не отрываясь, не думая о том, что подобное может смутить (да и могло ли вообще её хоть что-нибудь смутить), напротив, вызови мой взор какую-либо реакцию, я был бы только рад. Это бриллиант, которым мне, как ювелиру, захотелось обладать. Ради привлечения её внимания я был готов пойти на всё: хоть сдвинуть горы, хоть уступить ей своё с трудом завоёванное место. Уже собравшись подвинуть рядом сидящую гору и торжественно, с присущим благородным лордам пафосом провозгласить свои намерения, маршрутка неожиданно двинулась с места, заставив касту стоящих пошатнуться. И тут я увидел в её глазах испуг, смятение и вновь спокойствие, но этого хватило, чтобы образ вдребезги разбился. Тотчас мой недавний план показался мне дикой глупостью. «И на что я только что собирался променять своё место?» – усмехнулся я и отвернулся вновь смотреть в окно.

Постепенно, с каждой остановкой, в салоне становилось просторнее. Отток людей становился больше, чем приток, но этого было всё ещё недостаточно, чтобы градус напряжения, накапливавшийся в течение всей поездки, сошёл на нет. Напротив, он даже увеличился из-за произошедшего инцидента – нашего водилу подрезали. Подрезал другой водила, другой маршрутки. На светофоре мы сравнялись, и, не боясь Белого хлада, бушевавшего в мире снаружи, наш кучер приоткрыл свое оконце, после чего осыпал недруга плеядой бранных сентенций --">