Андор Эндре Геллери - Новеллы

подавать: шаркнуть ногой вперед, шаркнуть назад, затем потереть ботинки — с наружной стороны, с внутренней.

Но и летом приходилось внимательно следить, если не за грязью, так за пылью.

В тот момент, когда Ферике закрыл дверь и успел дважды, как полагается, повернуть ключ, постучал господин Середи:

— Открой дверь!

Заплатит жилец или сочтет, что дверь не была еще закрыта, и сразу поднимется наверх?

Господин Середи деньги заплатил, настроение у него было не таким плохим, как обычно, и стал подниматься по лестнице в свою квартиру на четвертый этаж. Только на повороте Ферике заметил, что ботинки у жильца словно сажей покрыты. Сплошная пыль.

Ферике сперва покашлял, потом начал демонстративно очищать свои ботинки о тряпку; но грузный человек, пыхтя, поднимался вверх, потом сказал: «уф!» — и исчез. И всюду, где он прошел, остались следы пыльных ног.

Ребенок с грустью закрыл дверь и принялся вытирать ступеньки. Кто-то заглянул через дверное стекло и с глубоким сожалением, сложив руки, посмотрел на него. Не позвонил, ничего не сказал. Запахнулся в свой плащ и пошел дальше.

Послышался звук трубы. Вдалеке сверкнули искры от подков стремительно мчавшихся коней. Там, на севере, возникли большие красные огни. Неожиданно где-то вспыхнул пожар. И огонь, будто бешеная кошка, заглянул в небо с крыши одного из домов. Глаза его разгорались все больше.

1940

Перевод Е. Тумаркиной.

ГОРЬКИЙ СВЕТ

Был глухой вечер, бушевала непогода. За каждый шаг вперед приходилось сражаться с ветром, не щадящим своих сил. А я еще в полдень сказал себе, что неплохо бы умереть: тогда окончится это адское противоборство, именуемое жизнью. Не надо будет все время держаться по струнке, а если уж лег, то не придется напрягать мускулы, чтобы подняться снова: не надо будет следить за своей речью, дышать носом и смотреть глазами в то время, как сердце то замедляет, то ускоряет свои толчки. Лег и лежи в торжественном одиночестве.

И не пришлось бы мне сейчас, потирая колючий подбородок, на каждом шагу силой пробиваться вперед под ураганными порывами ветра, ломающего тонкие стволы дерев. А ведь меж тем брел я к дому, и на ужин ждала меня фаршированная паприка — такого яркого, красного цвета — и ждало красное вино; в кухонной плите наверняка полыхал огонь, а мне это куда больше по душе, чем жарко натопленные комнатные печи: из раскаленной духовки вырывается пар, по краям плиты выстроились кастрюли, и свет кухонной лампы хоть и скромнее, зато уютнее. Я мысленно представил себе жену: она, разрумянившись, помешивает еду — готовит вкусный ужин; вот она зачерпывает ложкой, пробует, и если остается довольна своей стряпней, то берет в руки небольшую флейту, украшенную серебряным полумесяцем, и извлекает из нее резкий звук, после чего радостно стискивает руки. Я однажды подсмотрел за ней в замочную скважину и знаю, отчего она так горда собой, если у нее удачно получается суп с тмином, мясное филе или тушеная говядина. Жена радуется тому, что сбывается пророчество моей матери, предрекавшей мне на завтрак рулады флейты, на обед — сонаты Моцарта и соловьиные трели — взамен вечерней трапезы.

Непроглядно глухой вечер, бушует непогода, а дома меня ждет жаркий очаг и добрая, заботливая жена. Отчего же эта приятная мысль вытесняется другими?.. Раздражает отросшая на подбородке колючая щетина, мучает ощущение, что я насквозь продрог, что более не верю в свое будущее, что теперь уж и сам не пойму, как занесло меня на эту грешную землю. Я непрестанно вижу себя с сомкнутыми веками и скрещенными на груди руками покоящимся на тихом кладбище; лежишь себе, обращаясь во прах, не различая более ни темноты, ни света. Иной раз мне чудится, будто под толщей земли мимо меня торопливо проскальзывают невесомые тени; очевидно, отдых и покой длятся лишь первое время после кончины, а впоследствии, когда плоть утрачивает над нами свою колдовскую власть, усопшие становятся бесплотными духами, приходят в движение — легкое, словно колыхание воздуха, — давая увлечь себя то слабому дуновению ветерка, то бурному, грозовому порыву; так пляшет на гребне волн порождаемый нашей фантазией горький свет.

— Но разве повинна добрая моя Анна в этом мрачном настроении? Может, хотя бы сбрить бороду — вдруг да полегчает на душе?

Я миную дом, в котором живу; вперед, подстегиваю себя, вперед, покуда не наткнусь на какого-нибудь брадобрея.

И --">