Павел Дан - Избранное

— Читаешь?.. Ну читай, читай…

Говорит, говорит, жалуется… Но сын будто и не слышит, замкнулся в себе, уполз как улитка в раковину, словно скорлупой обволокся, и, что бы отец ни говорил, ему нипочем, вытащить его из раковины невозможно. Но, бывает, порой лопается тонкая скорлупка, ранимой становится душа, отцовские жалобы язвительной болью жалят ее, и тогда сын один-одинешенек в ночи тихо плачет…

Успокоившись, студент выпрастывает из-под одеяла руку, закладывает под голову и, глядя в потолок, вновь предается своему любимому занятию — мечтам. И надолго мечты отгоняют сон…

Видится юноше бурная и увлекательная студенческая жизнь, особенно приятная для тех, у кого водятся деньги. Вспоминает он, как преподаватель славянских языков предложил ему поехать учиться за границу, но вышло совсем по-другому, пришлось ему оставить занятия, угодил он в больницу с «катаром легких», а после увезли его домой. Он помнит, как закутали его в толстое покрывало, запеленали как младенца, чтобы не простыл он в тонком и легком пальтишке, везли его в телеге, запряженной двумя волами, долго тащилась она по избитой, в ямах дороге, конца краю, казалось, не будет этому путешествию…

И вот он дома, «на лечении» — да какое уж там лечение, только салом и лечится, молока нет, на врачей денег нет, на лекарства тоже. Чтобы отправить одно письмо в город, матери приходится продать курицу, да еще и тащится за десять верст пешком.

Ах, лучше об этом не думать, зачем думать о печальном. Лучше вспомнить что-нибудь забавное, проказы школьных лет, или помечтать… Вот он вырос, окончил курс, учительствует и помогает родителям. Перво-наперво он хлопочет, чтобы двор был обнесен забором, затем дает отцу деньги на покупку скота. Вот возвращается отец с ярмарки, чуть навеселе, и гонит перед собой курчавых тонконогих овец, радуется, смеется, и сын, глядя на него, тоже радостно улыбается…

Зубчатый храп вгрызается в радужные мечты студента, возвращает его к действительности. Он никак не может решиться, разбудить отца, лишь робко покашливает в надежде, что тот сам проснется, но, не выдержав, тихо трогает его за плечо:

— Батя, повернись на бок, против, храпишь громко, уснуть невозможно.

На некоторое время воцаряется тишина, потом еще более мощный храп сотрясает воздух.

— Батя, батя, повернись!

Заплакал проснувшийся ребенок.

— Ма-а-а-ма!.. Ма-а-а!.. — вопит он.

Никак не уймется. Старуха с трудом поднимается, берет девочку на руки и начинает ходить с ней из угла в угол, успокаивая, качая, напевая что-то.

— Ну вот и поспали! — ворчливо произносит отец, кряхтя встает, напяливает огромный тулуп и идет к печке. Наклонившись, он шарит в золе в поисках огня, потом громко, как кузнечный мех, дует, находит чуть тлеющий уголек, достает из-за печки пук соломы, роняя половину на пол, сует в топку и разжигает.

Сырые поленья горят плохо, потрескивают, дымят, никак не разгорятся, старик изо всех сил дует, чтобы быстрей разгорелось, в конце концов, наглотавшись дыма и закашлявшись, с досадой отходит, предоставив печь самой себе. Печь дымит, ребенок орет, старик брюзжит, кляня свою безрадостную жизнь, доведенную до нищенства женой и детьми.

Постепенно дом нагревается. В комнате становится тепло, уютно. Приносят кукурузу, вылущивают и ставят на плиту варить.

Начинаются разговоры, тары-бары о том о сем, студенту бы теперь в самую пору уснуть, да разве уснешь под этот гул и крик. Проснулись и младшие дети, возятся, пищат, хихикают — в доме благодать, теплынь…

Приподняв одеяло, студент изучает свою впалую больную грудь, костлявые плечи, иссохшие руки и ноги, долго-долго рассматривает он себя при свете керосиновой лампы, спокойно, безразлично, словно глядит на кого-то другого; потом закрывает глаза и вновь погружается в забытье. И снова перед ним проносятся отрывочные, бессвязные видения.

Покосившийся абажур на лампе похож на лихо сдвинутую на ухо шляпу подвыпившего гуляки, тусклый свет лениво растекается по комнате.

А когда через окно заглядывает пышущее здоровьем насмешливое лицо зимней зари, студент засыпает…

Перевод М. Ландмана.

СУДЬБА

— Вечер добрый, — сказал Василе, поспешно входя в хату и прихлопывая за собой дверь, будто за ним гнались. — Ну и холод! В такую стужу добрый хозяин собаку на улицу не выпустит… Все-все кругом завьюжило.

— Здравствуй, Василе, — ответила Ана и вытерла передником --">