Александр Дюма - Путевые впечатления. Юг Франции

лишь о собачьей аристократии).

Хоуп пребывал на вершине своей славы, когда в 1831 году Адольф Б., сын одного из богатейших наших банкиров, отправился в Лондон, чтобы провести там некоторое время; среди имевшихся у него рекомендательных писем было одно, адресованное лорду Артуру Г***. Незадолго до этого разразилась Июльская революция, и о ней в ту пору терялась в догадках вся Европа. Тогда еще не считалось дурным тоном признаваться в своем участии в ее событиях; поэтому, когда Адольфа расспрашивали о том, что происходило в четверг 29 июля, он рассказывал интересные подробности захвата Тюильри, свидетелем которого он стал. В числе прочих была одна достаточно любопытная (я могу поручиться за ее подлинность).

Толпа, заполнившая дворец, добралась до Маршальского зала — этого великолепного музея нашей воинской славы. Однако следует признаться, что среди представленных там великих имен было несколько уже переставших пользоваться народной любовью и, напротив, более всего вызывавших в то время самую дикую ненависть к ним. В числе этих имен было имя графа де Бурмона, которому, невзирая на его успехи в Алжире, не могли простить Ватерлоо, и герцога Рагузского, чья недавняя верность Карлу X никоим образом не могла заставить забыть проявленную им неблагодарность по отношению к Наполеону. Оба эти имени были начертаны в Маршальском зале: первое — в пустой раме, поскольку заполнить ее чем-нибудь еще, кроме драпировки из красного муара, не хватило времени, второе — под великолепным портретом генерала в парадном мундире, написанным Жераром.

Толпа, проходившая мимо пустой рамы и прочитавшая написанное на ней имя графа де Бурмона, набросилась на этот красный муар, как бык на алый плащ матодора, разорвала его на кусочки и затоптала ногами. Не успело еще свершиться правосудие в этом месте, как послышались крики ярости в другой стороне — люди пришли в возбуждение при виде портрета герцога Рагузского. В ту же минуту ружья были нацелены на картину и раздались выстрелы; три пули попали в голову, две другие — в грудь, точно так же, как это произошло с маршалом Неем. Вот-вот должен был последовать второй залп, но тут какой-то человек кинулся к портрету, сбросил его на пол, потянув на себя, затем разломал раму, ножом вырезал холст, проткнул его пикой и поднял над головами, сделав из него знамя толпы, вожаком которой он, по-видимому, был.

Я столкнулся с этим человеком и предложил ему все деньги, какие у меня были при себе, пятьдесят или шестьдесят франков, за этот лоскут картины, в которой он не мог видеть большой художественной ценности. Однако он ответил мне отказом. Адольф, столкнувшийся с ним после меня, поступил умнее: он предложил ему в обмен свое ружье, и тот согласился. Раздобыв столь причудливый трофей, Адольф отнес его к себе домой для сохранности, а сам вернулся, чтобы присутствовать при дальнейшем развитии этой драмы, длившейся три дня и каждую минуту порождавшей столь странные эпизоды, что невозможно составить о них представление, если не видел все это собственными глазами.

Лорд Г*** был любителем не только собак и лошадей, но и всякого рода диковинок. У него хранились Библия Марии Стюарт, пистолеты Кромвеля, шляпа Карла I, трубка Жана Бара, трость Вольтера, сабля Типу-Сахиба и перо Наполеона. Он сознавал, что в его исторической коллекции не хватает сувенира, связанного с Июльской революцией, и тотчас же предложил Адольфу Б. в обмен на упомянутую реликвию 29 июля 1830 года все, что тот пожелает.

К этому времени Адольф показал портрет всем своим друзьям и знакомым и уже не знал, кому еще можно было его демонстрировать. Кроме того, у людей стало возникать смутное предчувствие, что рано или поздно подобная реликвия способна будет бросить тень на ее обладателя. Наконец — и это самое существенное, — он владел картиной уже год, а такого срока обладания вполне достаточно, чтобы в сердце любого француза угасла привязанность и к предметам куда более ценным. Адольф знал о блестящих способностях собаки лорда Артура, ибо наблюдал их в деле; он дал обещание прислать в Англию этот портрет, если ему разрешат увезти Хоупа во Францию. Согласие на обмен было получено. Через две недели картина прибыла в Лондон, а Хоуп проделывал свои фокусы в Париже, выступая под кличкой Милорд, которую Адольф счел себя обязанным дать ему прежде всего в честь бывшего хозяина собаки, а кроме того, вследствие ее явного сходства с неким человеком, о чем --">