Александр Дюма - Сказки

почтенному хозяину гостиницы: он не обещает больше того, что дает.

Под лучезарным тройным портретом королей, служащим гостиничной вывеской, художник, которому было поручено создать это произведение искусства, в качестве всей рекламы изобразил лишь рюмку и кофейную чашку.

Теперь вы меня спросите, как умудрились мы — полковник, Этцель и я — выбрать подобное жилье.

На это я вам отвечу, что мы, в конце концов, не такие уж простаки, какими кажемся на первый взгляд.

Дорогой друг, мы выбрали эту гостиницу только потому, что там не было другой.

Теперь позвольте мне ознакомить вас с планом этого дома.

Долгим это описание не будет.

Гостиница состоит из трех комнат.

Первая — это кухня, служащая вместе с тем и спальней для хозяина с его семейством.

Вторая комната представляет собой низкий и прокуренный зал, который меблирован двумя столами и несколькими дубовыми лавками, отполированными не столько рубанком столяра, сколько долгим пользованием ими.

Этот зал и предназначен для постояльцев.

Третье помещение представляет собой нечто вроде конюшни, где вперемежку стоят и лежат лошади, ослы, быки и свиньи.

Так вот, когда утром нам показали упомянутый выше зал как единственную комнату, где нам придется и обедать, и спать, мы со свойственной охотникам беспечностью решили:

— Хорошо! Располагая жарким камином, чашей пунша и тремя матрасами, мы и не заметим, как пройдет ночь.

И только тогда, когда она наступила, мы почувствовали, какими же долгими бывают порой ночи.

Испытали мы это после одиннадцати вечера, когда огонь стал угасать, когда бутылка можжевеловой водки была уже опустошена и когда со всей определенностью стало ясно, что в гостинице имеется один-единственный матрас — тот, который находился на постели хозяина и на котором ворочались его жена и трое детей.

Что касается самого хозяина, он вообще не ложился с тем, чтобы угождать, насколько это было возможно, господам парижанам.

Пока длился ужин, довольно скверный, веселье не угасало.

Пока в бутылке оставалась хоть капля шидама, беседа не утихала.

Пока в камине горел огонь, время от времени вспыхивали искры французского остроумия, похожие на вспышки в очаге.

Затем воцарилось глухое молчание.

Затем каждый, оглядевшись, попытался устроиться поудобнее, чтобы хоть как-то уснуть.

Затем, наконец, на мгновение показалось, что все погрузились в сон.

Слышалось только монотонное тиканье больших деревянных напольных часов, украшавших один из углов зала.

Однако не тут-то было.

Каждый из нас делал все возможное, чтобы уснуть, но никому это не удавалось.

И вдруг часы зашатались всем своим корпусом — от основания до циферблата.

Громко зашумели цепи, пронзительно заскрипели зубчатые колесики, и молоточек одиннадцать раз ударил по гонгу.

Если и в самом деле все спали, то подобный шум вполне мог бы всех разбудить.

— Черт побери! — проворчал полковник.

— Что это означает?.. — спросил я.

— А то, что мы проведем премилую ночку, если даже не принимать во внимание, что здесь не жарко, — откликнулся Этцель. — Шервиль, ты ведь самый молодой и самый любезный среди нас, так что позови хозяина.

— Зачем?

— А затем, чтобы он дал нам дров. Можно долго не есть, можно долго не пить, но обогреваться надо всегда.

Я встал, подошел к двери и позвал хозяина.

Проделывая все это, я заметил на стене картину, на которую, следует заметить, до сих пор не обращал никакого внимания и которая оставила бы меня совершенно равнодушным в положении более привычном, чем наше тогдашнее.

Но человек, тонущий в воде или погружающийся в тоску, цепляется за что угодно.

Я погружался в тоску и мысленно уцепился за картину.

Подойдя к ней, я с присущей мне наглостью попросил у хозяина свечу и поднес ее к картине.

Написанная гуашью по дереву — такие лакированные картинки делают в Спа, — она была заключена в рамку, вздувшаяся местами позолота которой потемнела из-за пыли и копоти, оседавших на ней из года в год.

На картине был изображен святой Губерт в облаках.

Его можно было узнать по охотничьему рогу, одному из самых привычных его символов, а в особенности по оленю со светоносным крестом, опустившемуся перед святым на колени.

Губерт занимал правый верхний угол картины.

Олень занимал нижний левый угол картины.

Задний ее план --">