Фрэнсис Брет Гарт - Какой подарок Руперт получил к рождеству

наконец?

— Барабан!

— Что? — переспросили все в один голос.

— Барабан! И на нем имя Руперта.

Так оно и было. Большой, блестящий, новенький, окованный медью барабан, а на нем бумажка с надписью: «Для Руперта».

Конечно, мы все расхохотались и нашли шутку очень остроумной. «Вот видишь, Руперт, ты должен прогреметь на весь мир!» — сказал один из гостей. «Вот пергамент для поэта», — сказал другой. «Последнее произведение Руперта в переплете из бараньей кожи», — вставил третий. «Сыграй нам какой-нибудь классический марш, Руперт», — предложил четвертый; и все в том же роде. Но Руперт был так огорчен, что не мог произнести ни слова; он краснел и бледнел, кусал губы, наконец разразился бурными рыданиями и выбежал из комнаты. Тогда гостям, которые шутили над ним, стало стыдно, и все стали спрашивать, кто повесил барабан. Но никто не знал, а если кто и знал, то, видя, как все внезапно прониклись сочувствием к впечатлительному мальчику, промолчал. Позвали даже слуг и спросили у них, но и те не имели представления о том, откуда взялся барабан. И — что самое странное — все заявляли, что не видели барабана на дереве до тех пор, пока его не сняли. Что я сам думаю? Ну, у меня есть на этот счет свое мнение. Но — никаких вопросов! Довольно вам знать, что в этот вечер Руперт больше не спустился в гостиную, и гости вскоре разошлись.

Я совсем забыл об этом, так как весной вспыхнула гражданская война и я был назначен врачом в один из вновь сформированных полков. Но когда я направился на театр военных действий, мне пришлось проездом побывать в городе, где жил профессор, и там я с ним встретился. Мой первый вопрос был о Руперте. Профессор грустно покачал головой. «Он не совсем здоров, — сказал он, — с рождества, когда вы его видели, его состояние все ухудшается. Очень странная болезнь, — добавил он и назвал ее длинным латинским термином. — Очень редкий случай. Но, может быть, вы зайдете повидать Руперта сами, — предложил он, — это могло бы развлечь его и принести ему пользу».

Я навестил профессора. Руперт лежал на диване, обложенный подушками. Кругом были раскиданы книги, а над головой, самым неподходящим образом, висел на гвозде тот самый барабан, о котором я вам рассказывал. Лицо у мальчика было худое и изможденное; на щеках горели красные пятна; широко раскрытые глаза ярко блестели. Он был рад меня видеть, а когда я сказал, куда еду, он засыпал меня бесчисленными вопросами о войне. Я думал, что совершенно отвлек его от болезненных, меланхолических фантазий, как вдруг он схватил меня за руку и притянул к себе.

— Доктор, — прошептал Руперт, — вы не будете смеяться надо мной, если я вам что-то скажу?

— Нет, — говорю, — конечно, нет.

— Вы помните этот барабан? — спросил он, указывая на блестящую игрушку, висевшую на стене. — Вы ведь знаете, как он ко мне попал. Через несколько недель после рождества я лежал здесь и дремал, а барабан висел на стене, и вдруг я услышал, как он стал бить; сначала тихо и медленно, потом быстрей и громче, и, наконец, загрохотал на весь дом. Ночью я его опять услышал. Я никому не решился сказать про это, но с тех пор я слышу его каждую ночь. — Он умолк и испытующе посмотрел на меня. — Иногда, — продолжал он, — барабан бьет тихо, иногда громко, но всякий раз темп ускоряется, и бой переходит в грохот, такой громкий и тревожный, что я озираюсь по сторонам, не сбежались ли ко мне в комнату люди спросить, в чем дело. Но мне кажется, доктор... мне кажется, — медленно повторил он, с болезненным любопытством вглядываясь в мое лицо, — что никто, кроме меня, его не слышит.

Я тоже так думал, но спросил, не приходилось ли ему слышать барабанный бой в другие часы.

— Раза два днем, — ответил он, — когда я читал или писал; и тогда он бил очень громко, точно сердился и старался отвлечь мое внимание от книг.

Я посмотрел ему в лицо и пощупал пульс. Глаза у него лихорадочно блестели, пульс был неровный и учащенный. Я попытался объяснить ему, что он очень ослабел и что его чувства очень обострены, как это часто бывает в минуты слабости, и поэтому, когда он увлечется книгой или еще чем-нибудь и взволнуется или когда лежит усталый ночью, пульсация большой артерии кажется ему барабанным боем. Руперт слушал с печальной, недоверчивой улыбкой, но поблагодарил меня, и вскоре я ушел. Спускаясь по лестнице, я встретил профессора и высказал ему свое мнение... Впрочем, какое оно было — неважно.

— Ему нужен свежий воздух --">