Чарльз Диккенс - Общественная жизнь мистера Тольромбля, мэра города Модфога

разочарованъ. Всѣ муниципальные совѣтники были такіе сонные, тупые старики. Николасъ произнесъ нѣсколько рѣчей, какъ лордъ мэръ въ Лондонѣ, и даже сказалъ тоже самое, что лордъ мэръ и, однако, никто ему не рукоплескалъ. Только одинъ изъ гостей былъ въ веселомъ настроеніи, по онъ оказался дерзкимъ нахаломъ и назвалъ мэра Никомъ! «Что бы было, подумалъ Николасъ:- еслибъ кто-нибудь вздумалъ назвать Никомъ лондонскаго лорда-мэра? Онъ желалъ бы видѣть, что сказали бы на это меченосецъ, лѣтописецъ и прочіе должностные сановники столичной корпораціи. Они ему показали бы что такое Никъ!»

Но все это не было еще худшимъ дѣломъ Николаса Тольромбля. Еслибъ онъ не пошелъ далѣе, то остался бы до сегодня мэромъ и могъ бы произносить рѣчи до совершенной потери голоса. Но онъ почувствовалъ пристрастіе къ статистикѣ и сталъ философствовать; а статистика и философія побудили его совершить нѣчто, увеличившее его непопулярность и ускорившее его паденіе.

Въ самомъ концѣ Большой улицы, заднимъ фасомъ къ рѣкѣ, стоитъ таверна «Веселые лодочники», старинный домикъ съ полукруглыми окнами и одной комнатой, совмѣщающей въ себѣ кухню, буфетъ и столовую съ большимъ очагомъ и котломъ. Здѣсь собирались съ незапамятныхъ временъ работники и проводили зимніе вечера, попивая доброе, крѣпкое пиво и слушая веселые звуки скрипки и бубенъ. Содержатель таверны имѣлъ, какъ слѣдуетъ, разрѣшеніе мэра и муниципалитета на производство торговли подъ музыку, но Николасъ Тольромбль прочелъ нѣсколько брошюръ и парламентскихъ отчетовъ о распространеніи преступленій, или слушалъ, какъ ихъ читалъ его секретарь, что сводится къ тому же, и онъ пришелъ къ тому неожиданному заключенію что скрипка и бубны болѣе развратили населеніе Модфога, чѣмъ вслкое другое обстоятельство, которое могло только придумать самое хитрое человѣческое соображеніе. Поэтому новый мэръ рѣшился удивить весь муниципалитетъ и нанести страшный ударъ Веселымъ Лодочникамъ, когда придетъ время возобновлять свидѣтельство на торговлю.

Наконецъ, наступилъ этотъ долго-ожидаемый день и краснощекій содержатель таверны явился въ ратушу съ сіяющимъ лицомъ, а до ухода изъ дома распорядился пригласить на вечеръ лишняго скрипача для торжественнаго празднованія годовщины его заведенія. Онъ почтительно просилъ муниципалитетъ возобновить ему разрѣшеніе торговать съ музыкой, и муниципалитетъ уже хотѣлъ, какъ всегда, подписать это разрѣшеніе, какъ вдругъ Николасъ Тольромбль всталъ и огорошилъ всѣхъ присутствующихъ потокомъ краснорѣчія. Въ цвѣтистыхъ выраженіяхъ онъ распространился о быстро увеличивающемся развратѣ въ его родномъ городѣ и совершаемыхъ ежедневно въ его стѣнахъ излишествахъ. При этомъ онъ разсказалъ, какъ непріятно на него дѣйствовало зрѣлище многочисленныхъ боченковъ съ пивомъ, спускаемыхъ каждую недѣлю въ погребъ Веселыхъ Лодочниковъ, и какъ онъ два дня къ ряду сидѣлъ у окна противъ таверны, считая число лицъ, заходившихъ туда за пивомъ съ полудня до часа, когда между прочимъ большинство жителей Модфога обѣдаетъ. Изъ этихъ его личныхъ наблюденій оказалось, что въ пять минутъ вышло изъ таверны съ кружками пива среднимъ числомъ двадцать одно лицо, а умножая на двѣнадцать, это число составитъ 252 человѣка въ часъ, или, въ теченіи пятнадцати часовъ, во время которыхъ открыто заведеніе, три тысячи семьсотъ восемьдесятъ человѣкъ въ день, значитъ въ недѣлю двадцать шесть тысячъ четыреста шестьдесятъ. Затѣмъ онъ доказалъ очень краснорѣчиво, что бубны и развращеніе нравовъ — синонимы, а скрипка и безнравственныя стремленія — одно и тоже. Всѣ эти аргументы онъ подкрѣплялъ частыми ссылками на толстую книгу въ синей оберткѣ и на рѣшенія лондонскихъ судей. Дѣло кончилось тѣмъ, что муниципалитетъ, озадаченный цифрами, и усыпленный длинною рѣчью, а главное желавшій поскорѣе отправиться обѣдать, отдалъ предпочтеніе Николасу Тольромблю и отказалъ Веселымъ Лодочникамъ въ разрѣшеніи торговать съ музыкой.

Однако, хотя Николасъ восторжествовалъ, но его торжество было кратковременное. Его борьба съ кружками пива и скрипками, точно онъ самъ никогда не пользовался тѣмъ и другимъ, вскорѣ возбудила противъ него общую ненависть и даже старые друзья стали отворачиваться отъ него. Мало по малу, ему надоѣло уединенное величіе Модфогъ-Голла и его сердце стало изнывать по теплому уголку въ Тавернѣ Барочниковъ. Онъ сталъ сожалѣть, что вздумалъ сдѣлаться общественнымъ --">