Эдуард Вильде - В суровый край

I

При первых же звуках органа Яан проникся чувством благоговейной растроганности. В душу его вошла та детская жалость к себе, которая знакома каждому человеку, когда он только что оправился от тяжелой болезни и еще ощущает слабость и упадок сил. Яану казалось, будто он должен просить людей, что стоят рядом и смотрят на него, о тихом сочувствии, как маленький, беспомощный ребенок. Он устало опустился на скамью, прислушиваясь к грустному мотиву органного хорала, и глаза его увлажнились. Сердце растворялось в чувстве горячей благодарности к незримому избавителю, который вырвал его из когтей мрачного чудовища и которого он, как всякий человек, привык бояться. Яан долго и усердно молился, сначала безмолвно, потом зашевелил губами. Он молился и благодарил бога, пока не устал. И когда ему показалось, что он исполнил свой долг, что ему не о чем больше вспоминать, нечего больше желать, Яан съежился в углу скамьи и попытался прислушаться к проповеди. Но мысли его разбегались, путались, — он ни на чем не мог сосредоточиться. Пастор говорил монотонно, нараспев, как женщина, и это не воодушевляло молящихся, а опутывало паутиной скуки и сонливости. Напрасно Яан боролся со сном — его отяжелевшие веки смыкались все чаще, и свинцовая усталость расползалась по всему телу; он задремал, затем уснул. В этом не было беды — спал не он один.

Все здесь были усталые труженики, все поднялись чуть свет и проделали долгий путь, — Яан пешком. Они дремали, и никто не был на них за это в обиде, а пастор, добрый человек, давно к этому привык.

Яан проснулся только тогда, когда снова раздались звуки органа. Ему стало стыдно. Прийти в такое воскресенье благодарить бога за свое выздоровление и уснуть в церкви! Яан покосился на соседей и постарался сделать вид, будто и не дремал.

Когда церковь опустела и Яан вышел на морозный воздух, пронизанный солнечным сияньем, белизна свежего снега ослепила его. Юноша почувствовал внезапное головокружение, ноги его подкосились, в висках застучало. Он поискал, к чему бы прислониться, и отошел к церковной стене. В пять часов утра он съел дома только кусок черного хлеба. А тело, из которого тяжкая болезнь вытянула все соки, так истощено! Яан, закрыв глаза, ждал, пока пройдет головокружение.

Вдруг он почувствовал, что чья-то тень загородила свет, и, открыв глаза, увидел женщину. Она пристально, с тревогой, смотрела на него. Яан узнал ее не сразу, так сильно еще рябило в глазах. Затем разглядел, что это Анни с хутора Виргу^[1].

Анни и Яан не произнесли ни слова. Они молча подали друг другу руки. Яан, преодолевая волнение, сделал шаг вперед, но тут же вновь прислонился к стене, смущенно улыбаясь собственной слабости.

— Как ты исхудал, Яан, — сказала Анни.

Яан молчал.

— Не узнать тебя — и лицо-то совсем другое…

Яан опустил голову.

— Точно из гроба встал, — прибавила девушка.

Серые блестящие большие глаза смотрели на юношу с той бесконечной нежностью, какая может светиться только во взоре женщины. Нежность и глубокая жалость сквозили и в ее тихом голосе, в судорожном движении пальцев под платком.

— Даже волосы поредели…

Анни резко отвернулась, на ее ресницы навернулись слезы.

Яан поднял руку и поглубже нахлобучил старый, выгоревший картуз.

— Ничего, отрастут, — наконец ответил он.

Они медленно пошли вдоль церковной ограды; Анни исподтишка наблюдала за Яаном.

Она видела, что Яан подрагивает от холода, — на нем был старый, выношенный серый кафтан, подпоясанный ремнем, а на ногах латанные-перелатанные русские сапоги. Анни видела, как неровна и неуверенна его походка, как посинели от холода губы, ввалились глаза. Девушка остановилась и сказала:

— Тебе холодно — зайди в церковь, согреешься.

Яан запротестовал: ему ничуть не холодно, на нем теплая фуфайка, толстый шарф. По дороге сюда он даже вспотел, даром что мороз крепкий.

В руках у Анни был узелок. Немного погодя она вынула из него большую булку и с аппетитом стала есть.

— Мне еще в церкви есть захотелось. Как только выбралась, сразу купила булок, — смеясь, сказала она.

Анни не решалась --">