Чарльз Диккенс - Признание конторщика

умирающими друзьями. Другой бы непремѣнно подумалъ, что противъ меня сдѣланъ заговоръ, цѣлью котораго было обременить меня доказательствами довѣрія. Запасъ траурныхъ колецъ былъ у меня весьма значительный. Выраженіе «девятнадцать гиней за его труды» звучало для меня знакомыми звуками. Наконецъ я принужденъ былъ заранѣе намекать какому нибудь престарѣлому и больному рѣзчику, что обязанности мои въ этомъ родѣ такъ многочисленны, что я едва успѣваю исполнять ихъ. Но, вопреки всѣмъ моимъ возраженіямъ, одинъ старый рѣзчикъ, добрый мой знакомецъ, по имени Которнъ, неотступно просилъ меня быть его душеприкащикомъ. Онъ успокоивалъ меня увѣреніемъ, что въ помощь мнѣ назначилъ еще одного пріятеля, съ которымъ мы должны были вмѣстѣ исполнять предназначенныя по духовной обязанности и принять на себя опеку надъ его дочерью Люси. Отказаться не было возможности; къ счастію моему, товарищъ мой, вступивъ въ обязанности опекуна, рѣдко безпокоилъ меня, развѣ только когда принуждала къ тому необходимость. Такимъ образомъ, дѣла наши шли спокойно нѣсколько лѣтъ. Дочь покойнаго Которна сдѣлалась прекрасной дѣвицей девятнадцати лѣтъ, съ голубыми глазами, бѣлокурыми волосами, струистыми какъ солнечный блескъ на поверхности гладкой воды, колеблемой легкимъ вѣтеркомъ. Во время болѣзни старика я часто видѣлъ ее у него въ домѣ и уже тогда считалъ красавицей. Встрѣчая ее на лѣстницѣ со свѣчой въ рукѣ, я полагалъ, что свѣтъ разливался отъ прелестнаго лица ея, и что, поднимаясь по ступенькамъ, она не касалась земля ногами, но плавно летѣла по воздуху. Чувство моего уваженія къ ней простиралось до крайней степени; я заключаю это изъ того, что рѣдко рѣшался говорить съ ней, и мнѣ кажется, что съ перваго раза она уже считала меня за суроваго и холоднаго человѣка. Наконецъ опекунъ ея умеръ, и хотя я заранѣе зналъ, что при этомъ случаѣ обязанность его перейдетъ ко мнѣ, но, признаюсь, дѣйствительность поразила меня своею внезапностью. Я едва могъ вѣрить, что съ этого времени Люси должна смотрѣть на меня какъ на единственнаго своего защитника. Какъ бы то ни было, дѣла моего товарища въ короткое время приведены были въ порядокъ, и Люси переѣхала жить въ старинный нашъ домъ.

Люси очень скоро позабыла первую свою антипатію ко мнѣ, и мы сдѣлались добрыми друзьями. Я выводилъ ее по старому дому, показалъ ей библіотеку, картины и вообще все, что было пріятнаго и любопытнаго. Позади дома находился садикъ, въ которомъ Люси въ хорошую погоду любила сидѣть за своей работой. Правда, садикъ этотъ былъ очень не великъ, но все же садикъ, и въ добавокъ еще среди самого Лондона. Въ немъ находилось множество кустарниковъ, два или три огромныхъ дерева, и, въ добавокъ, на гладкой лужайкѣ построена была сельская бесѣдка. Хотя зелень въ немъ, вообще можно сказать, была не завидная, но зато задній фасадъ дома имѣлъ довольно живописный видъ. Нижняя половина его покрывалась листьями смоковницы, вѣтви которой прибиты были къ стѣнѣ гвоздиками, а полуразвалившіяся ступеньки охранялись по обѣимъ сторонамъ огромными кустами алоэ, посаженными въ зеленыхъ кадкахъ. Это было любимое мѣсто Люси. По утрамъ она тутъ работала или читала, а передъ обѣдомъ учила двухъ маленькихъ племянницъ нашей ключницы читать и писать. Иногда, по вечерамъ, я бралъ изъ библіотеки какую нибудь старинную книгу, читалъ ей вслухъ и иногда заставлялъ ее смѣяться. Мнѣ помнится, что одинъ переводъ испанскаго романа in-folio, напечатанный въ XVII столѣтіи, чрезвычайно забавлялъ ее. Самый переводъ составлялъ половину книги, а другая половина заключалась въ предисловіяхъ. Такъ, напримѣръ, тутъ находились: «Апологія переводчика за свой трудъ», «Наставленіе, намъ должно понимать эту книгу», «Обращеніе жъ ученому читателю», другое — «Къ благоразумному и благовоспитанному читателю», третье — «Къ простонародному читателю», и такъ далѣе; наконецъ передъ самымъ переводомъ испанскаго романа помѣщено было множество англійскихъ и латинскихъ стиховъ, въ похвалу книги и переводчику, вышедшихъ изъ подъ пера знаменитыхъ поэтовъ того времени.

По воскресеньямъ мы сидѣли въ церкви на одной скамейкѣ. Наблюдая, съ какимъ усердіемъ молилась Люси, я часто забывалъ читать свои молитвы. Мнѣ казалось, что только одна Люси умѣла произносить надлежащимъ образомъ слова христіянской любви. Мнѣ досадно было слушать, какъ старый надсмотрщикъ нашего прихода, котораго я тогда считалъ за человѣка дурной нравственности, --">