Чарльз Диккенс - Признание конторщика

моднымъ, и которому онъ отдавалъ полное преимущество предъ всѣми новѣйшими улучшеніями. Я самъ для того только сбросилъ съ себя синюю курточку школьнаго мальчика, чтобъ надѣть новый костюмъ, который равномѣрно возбуждалъ насмѣшки дерзкихъ ребятишекъ. Фамильный костюмъ вашъ состоялъ, imprimis, въ короткихъ панталонахъ, оканчивающихся на колѣняхъ пряжками, потомъ — въ синемъ длиннополомъ сюртукѣ съ свѣтлыми пуговицами и наконецъ въ огромномъ бѣломъ галстухѣ, разстилавшемся во всей груди и украшенномъ по срединѣ сердоликовой булавкой. Эта же самая булавка усматривается на всѣхъ портретахъ. Я носилъ эту одежду въ теченіе всей моей жизни, за исключеніемъ непродолжительнаго промежутка, когда я измѣнилъ ее, для того, чтобы въ самомъ скоромъ времени снова возвратиться къ ней.

Если счастіе состоитъ въ томъ, чтобы имѣть множество друзей, то я долженъ быть счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ. Старыя рѣзчики, сосѣди, пансіонеры нашего Общества, рѣшительно всѣ до ключницы моей и до Тома Лотона, единственнаго моего писца, относились обо мнѣ весьма снисходительно, и я зналъ, что они говорили это любя меня отъ чистаго сердца. Житейскія дѣла мои шли какъ нельзя лучше. Я не зналъ борьбы со свѣтомъ для пріобрѣтенія пропитанія, не зналъ, что значатъ горести и неудачи, которымъ подвергались другіе люди. Читая подобныя вещи въ книгахъ, я считалъ ихъ баснословными. Средства къ моему существованію сами собой давались мнѣ въ руки. Годовой доходъ мои состоялъ изъ двухъ-сотъ фунтовъ, готовой квартиры, угля и свѣчей, которыхъ отпускалось даже болѣе чѣмъ требовалось; впрочемъ, я всегда находилъ средства подѣлиться моими избытками и никогда не дѣлалъ сбереженій. Но при всемъ томъ не могу сказать, чтобы я былъ счастливъ. Я всегда чувствовалъ въ душѣ своей, что былъ прикованъ къ образу жизни не по моимъ наклонностямъ. Я не говорю, что въ другой сферѣ повелъ бы, можетъ быть, самую бурную жизнь; нѣтъ, мнѣ кажется, что я болѣе былъ склоненъ къ мыслящей, нежели къ дѣятельной жизни, хотя чувствовалъ, что еслибъ находился въ другомъ кругу общества, еслибъ зналъ болѣе о жизни я испыталъ больше перемѣнъ, то былъ бы гораздо счастливѣе. Мысль о суетности жизни и похвальное стремленіе удаляться отъ всякихъ искушеній — были внушены мнѣ въ самой ранней моей юности. «Катящійся камень не обростаетъ мхомъ» — была главная пословица, которую я часто слышалъ изъ устъ моего родителя. Эти правила, посѣянныя довольно рано, пустили глубокіе корни, хотя, можетъ быть, въ неплодоносную почву. Кромѣ того, живя подъ одной кровлей съ отцомъ, я чувствовалъ какое-то безпокойство при каждомъ шопотѣ моихъ душевныхъ склонностей, противныхъ желаніямъ родителя, и я старался заглушить ихъ. Такимъ образомъ, въ теченіе времени, я сдѣлался тѣмъ, чѣмъ теперь есть, — не мизантропомъ, благодаря Бога, но робкимъ и въ нѣкоторой степени меланхоличнымъ. Въ вашемъ домѣ не существовало веселья, исключая только Святокъ, которые мы проводили въ полномъ удовольствіи. Въ это время отецъ мой любилъ выказать все свое чопорное гостепріимство. Два или три вечера обыкновенно посвящались нашему веселью, въ которомъ участвовали и старые и малые — по большой части все рѣзчики или дѣти рѣзчиковъ. Послѣ смерти отца моего я сохранилъ этотъ обычай. Часто бывало въ то время, какъ я сидѣлъ окруженный счастливыми друзьями, какая нибудь хорошенькая, молоденькая женщина дѣлывала мнѣ лукавый намекъ на упорную рѣшимость умереть старымъ холостякомъ, вовсе не думая, что безпечныя слова ея огорчали меня, поражали въ самое сердце и заставляли задумчиво обращаться къ камину. Можетъ быть, я еще и женился бы, еслибъ нашелъ себѣ подругу; доходъ мой былъ невеликъ, но многіе люди пускаются въ семейную жизнь, имѣя гораздо меньше моего. Такъ или иначе, но только на сорокъ-пятомъ году моей жизни я все еще оставался не женатымъ, серьёзнымъ и брюзгливымъ, — словомъ сказать, настоящимъ типомъ стараго холостяка. Это происходило не отъ равнодушія, потому что я отъ природы былъ чувствителенъ и признателенъ и къ женщинамъ имѣлъ особенное уваженіе. Я представлялъ ихъ себѣ образцомъ всего прекраснаго и благороднаго, но при всемъ томъ въ присутствіи ихъ я только и могъ робко любоваться ими, мало говорить и много думать о нихъ послѣ ихъ ухода.

Одинъ изъ главныхъ результатовъ моей репутаціи за скромную и серьезную наружность заключался въ исполненіи безчисленнаго множества древнихъ завѣщаній, возложенныхъ на меня --">