Эрнст Теодор Амадей Гофман - Церковь иезуитов в Г.

Эрнст Теодор Амадей Гофман Церковь иезуитов в Г.

Затворенный в жалкой почтовой колымаге, которую, руководствуясь инстинктом, покинула даже моль, как крысы корабль Просперо^[1], я, весь словно батогами избитый после выматывающей душу и тело изнурительной езды, наконец остановился перед гостиницей на рыночной площади города Г. Все предначертанные мне несчастья обрушились и на мою карету, которая валялась теперь, поломанная, у почтмейстера последней станции. Спустя некоторое время четыре тощие загнанные клячи при помощи нескольких мужиков и моего слуги дотащили наконец эту дорожную развалюху; пришли знатоки, покачали головами и заявили, что здесь требуется капитальный ремонт, на который уйдет два, а то и все три дня. Городок показался мне приветливым, окрестности живописными, и все же я немало испугался, узнав, что мне грозит вынужденная остановка.

Если тебе, любезный читатель, случалось когда-нибудь провести денька три в маленьком городке, где у тебя нет знакомых, где ты совершенно чужой для всех, тогда — если только какая-то затаенная боль не погасила в тебе стремления к приятному общению, дружеской беседе — ты поймешь мою досаду. Ведь только живительная сила слова делает нашу жизнь полноценной; обитатели же маленьких городов настроены на один лад и подобны оркестру с постоянным составом, исполняющему одни и те же произведения, и только эти опусы получаются чисто и правильно, а каждый звук чужого голоса звучит для их слуха диссонансом, и они моментально умолкают.

В весьма скверном настроении я ходил по комнате из угла в угол и вдруг вспомнил, что один из моих приятелей не раз бывал в Г. и много рассказывал мне о некоем человеке духовного звания, отличавшемся незаурядным умом и ученостью, с которым он здесь с приятностью общался. Я смог вспомнить даже имя: это был профессор иезуитской коллегии Алоизий Вальтер. Я решил отправиться туда и использовать знакомство моего товарища в своих собственных интересах. В коллегии мне сообщили, что у профессора сейчас лекция, и предложили либо зайти попозже, либо подождать в одном из залов. Я выбрал последнее.

Монастыри, коллегии и церкви иезуитов, как правило, построены в том итальянском стиле^[2], который опирается на античные формы, предпочитая изящество и пышность суровому благочестию и религиозному аскетизму. Так и здесь высокие и просторные залы, полные света и воздуха, отличались богатым архитектурным декором, а наддверные орнаменты, изображающие хоровод античных гениев либо фрукты и прочие изысканные лакомства, составляли весьма странный контраст развешанным между ионическими колоннами картинам с ликами различных святых.

Вошел профессор, я напомнил ему о своем товарище — и тут же получил от господина Вальтера любезное приглашение воспользоваться его гостеприимством во время моей вынужденной остановки в Г. Мой приятель не преувеличивал: профессор был красноречивым и остроумным собеседником, мудрым и воспитанным человеком, — словом относился к лучшим представителям духовных особ высокого сана; благодаря ученой образованности кругозор его не ограничивался одним только требником: он повидал мир и хорошо знал жизнь. Когда я обнаружил, что и его комната обставлена с современной элегантностью, я поделился с профессором мыслями, которые посетили меня в залах коллегии.

— Вы правы, — отвечал он, — мы изгнали из наших строений эту мрачную суровость, это давящее величие могущественного тирана, от которого теснит в груди и охватывает глухой ужас; я полагаю, заслуживает похвалы и то, что мы вернули нашим творениям жизнерадостность древних.

— Но разве, — возразил я, — именно это величавое достоинство, эта устремленность к небесам не есть отражение истинного духа христианства, чья отрешенность от всего мирского и низменного противостоит земной чувственности, так свойственной античности? Профессор улыбнулся.

— Высший мир, — сказал он, — надобно познавать во время земной жизни, и этому познанию могут помочь те радостные символы, которые предлагает сама жизнь, они ниспосланы нам Божественным духом. Конечно, отчизна наша на небесах, но покуда мы пребываем здесь, то принадлежим и этому миру.

«Несомненно, — подумал я, — всеми своими делами вы доказываете, вкушаете все блага именно этого бренного мира». Но с профессором Алоизием Вальтером я этой мыслью, естественно, не поделился. Он же тем временем --">