Нурмурад Сарыханов - Шукур бахши (Пер. А.Аборский)

Нурмурат Сарыханов
Перевод с туркменского: Александр Иванович Аборский

ШУКУР-БАХШИ
повесть
[Повесть «Шукур-бахши» не был напечатан при жизни автора. Писатель не считал эту работу
законченной. В настоящем издании печатается с некоторыми сокращениями.]

1
Шукуру не давали спокойно пожить дома. Едва он появлялся в своём ауле, обязательно
приезжали откуда-нибудь люди, «выпрашивали» его у родственников и увозили с собой «на
денёк». Он не возвращался месяц, а то и два. Родные ждали, бранили тех, кто увёз Шукура,
но что толку. Так повторялось много раз. Не удаётся прославленному бахши наслаждаться
домашним покоем. Его судьба — кочевать по аулам, из кибитки в кибитку, с одного
празднества на другое. На то он и Шукур-бахши.
Высокий, смуглый, с худощавым выразительным лицом и живыми глазами, едва ли
старше тридцати лет, — таков был в ту пору знаменитый бахши. Слава не испортила его.
Никто не мог упрекнуть его в заносчивости, свойственной артистам, избалованным успехом.
Он отдавался своему искусству со всей страстностью горячей натуры, был неутомим в
поисках новых мелодий, любил показать своё мастерство.
Где он появлялся, тотчас собирался народ. Шукур брал дутар [Д у т а р — двуструнный
национальный музыкальный инструмент], его сразу охватывало вдохновение. Оно передавалось
ему от народа, от юношей, сидевших рядом, от девушек и женщин, что смотрели на него, не
сводя глаз, через решётчатый остов кибитки. Руки у него были сильные, пальца длинные,
гибкие; что он хочет, то и делает с дутаром. Захочет Шукур — и у каждого слушателя
засмеётся душа; заиграет воинственный мотив — и душа джигита переносится на поле
битвы.
Шукур был, собственно, музыкант-сазандар. Популярность он снискал игрою на дутаре,
но прозвище носил «бахши», что значит — певец. За свою жизнь он всего два или три раза
пел при людях, и то в ранней юности, почти ребёнком. С тех пор и утвердилось за ним имя
Шукур-бахши. Оно широко распространилось в народе. Он мог бы и теперь петь, так как
обладал голосом. Но он был убеждён, что музыкой можно воздействовать на человеческую
душу сильнее, чем словами. Не раз он говорил об этом друзьям.
Шукур был полным властителем дутара. Его музыка не была подражанием чужим
образцам. Пользуясь опытом старых дутарчи, он постоянно искал новые приёмы, а то
создавал и собственные мелодии.
Долгой зимней ночью его дутар звенел без устали. Шукур-бахши играл с вечера до той
поры, когда над Кара-Кумами начинался день. Завороженные слушатели, казалось, не
дышали. Они готовы были слушать сколько угодно. После каждой песни раздавались
возгласы:
— Играй ещё, Шукур-бахши!
— Живи два раза по пятьдесят, Шукур-бахши!
— Пусть десять лет моей жизни будут твоими, Шукур-бахши!
От этих слов сердце музыканта переполнялось счастьем. Он был не из тех артистов,
которые то и дело оглядываются на котёл с пловом или, не обнаружив на ковре денег,
набросанных в благодарность за игру, рвут струны на дутаре. Его награда состояла в том, что
народ наслаждался его игрою; поэтому даже простой крестьянин и пастух имели
возможность пригласить его к себе и в своей кибитке слушать волшебный дутар. Те же, кто

совсем ничего не имел, кого не было принято приглашать на празднество, кто не был в
состоянии устроить пиршество, те, заслышав, что к ним в селение приехал Шукур-бахши,
оставляли все дела и бежали туда, где он будет играть.
В пору, о которой мы здесь рассказываем, Шукур-бахши задержался в одном из дальних
аулов, в кибитке, по обыкновению битком набитой слушателями. Давно он не был дома. С
того дня, как двое всадников, ведя в поводу свободного коня, «выпросили» его у родных и
увезли, прошло уже два месяца и одиннадцать дней. «Где он теперь, когда он так нужен
дома? Как его найти?» — говорили родные и соседи. Но искать его не пришлось: он сам
направился домой. Он заскучал в гостях и, как говорил впоследствии, почуял что-то
недоброе.
Его родичи в ту пору жили на просторной равнине Душака. Родное селение ещё издали
показалось ему необычно тихим, и эта непривычная тишина усилила недоброе предчувствие.
«Приеду, соберу всех от мала до велика, буду играть целую ночь до утра, повеселю себя и
народ». С такими мыслями он приближался к дому. Но чем ближе кибитка, тем больше
росло его беспокойство. Тоска, появившаяся с утра, разрасталась. Аул выглядел хмуро, чтото --">