Синклер Льюис - Бэббит

пенной кисточкой, и свирепо стал скрести толстые щеки безопасной бритвой. Бритва не шла. Лезвие притупилось. Он опять выругался: «О, ч-чч-черрт!»

Он долго искал в аптечке пачку новых лезвий и, как всегда, подумал: «Дешевле купить эту, как ее там, штуковину и самому править бритвы!» Найдя лезвия за круглой коробкой с содой, он мысленно осудил жену за то, что она их туда засунула, и похвалил себя за то, что удержался и не послал ее к черту. Но он тут же чертыхнулся вслух, пытаясь мокрыми, скользкими от мыла пальцами снять с нового лезвия эту гнусную обертку и плотную липкую вощанку.

Потом, как всегда, перед ним встала вечная и неразрешимая задача — куда девать старое лезвие, чтобы дети не порезали пальцы. И, как всегда, он забросил его на аптечку, напоминая себе, что непременно надо будет убрать все пятьдесят или шестьдесят лезвий, которые там уже накопились. Он кончил бриться, злясь на растущую головную боль, на пустоту в желудке. С влажным, гладким от бритья лицом, с горящими от мыльной воды глазами, он потянулся за полотенцем. — Все полотенца были мокрые насквозь, липкие, противные, он хватал их вслепую, перебирал: его личное полотенце, полотенце жены, Теда, Вероны, Тинки, купальная простыня с толстой меткой — все до одного мокрые! И тут Джордж Ф.Бэббит сделал ужасающую вещь — он утерся полотенцем для гостей. Тонкое, вышитое анютиными глазками, оно всегда висело в ванной, как доказательство того, что Бэббиты принадлежат к лучшему обществу Цветущих Холмов. Полотенцем этим никто никогда не пользовался. Гости и дотронуться до него не решались. Они украдкой вытирали руки концом какого-нибудь хозяйского полотенца.

Бэббит бушевал: «Безобразие, хватают все полотенца, ни одного, черт подери, не оставят, все мокрые, как губка, хоть бы догадались приготовить для меня сухое! Мучайся тут из-за них, понадобилось полотенце — и вот тебе! Честное слово, я единственный человек в этом проклятом доме, который еще хоть как-то, будь я проклят, думает о других, один я понимаю, что другим тоже после меня придется пользоваться этой проклятой ванной, один я забочусь…»

Он швырял, эту мокрую мерзость в ванну, злорадно слушая, как полотенца уныло плюхаются на дно, но тут с безмятежным видом вошла его жена и безмятежно спросила:

— Джорджи, милый, что это ты затеял? Уж не хочешь ли ты стирать полотенца? Зачем тебе их стирать?.. Боже мой, Джорджи, неужели ты вытерся гостевым полотенцем?

Ответил он ей или нет — об этом история умалчивает.

Но впервые за много недель жена его настолько задела, что он даже посмотрел на нее.

Майру Бэббит, миссис Джордж Ф.Бэббит, — иначе, как перезрелой, назвать было трудно. От углов рта к подбородку шли морщинки, полная шея отвисла. Но больше всего ее возраст подчеркивало явное отсутствие стеснения перед мужем и то, что ее самое это ничуть не смущало. Сейчас она стояла перед ним в нижней юбке и корсете, из которого складками выпирало тело, и даже не замечала, что корсет ей тесен. Она настолько привыкла к семейной жизни, что при всей своей женственности стала бесполой, как бескровная монашка. Женщина она была добрая, славная, работящая, но никто, кроме, пожалуй, Тинки, их десятилетней дочери, не интересовался ею и даже не замечал ее существования.

После довольно придирчивого обсуждения полотенечного вопроса с обеих точек зрения — как семейной, так и общественной, — она попросила у Бэббита прощения за то, что у него с похмелья болит голова, а он настолько пришел в себя, что даже позволил ей поискать его сетчатую рубашку, которую, как он едко заметил, кто-то нарочно засунул под чистые пижамы.

Он совсем смягчился, когда стали обсуждать вопрос о его коричневом костюме.

— Так как же, Майра? — Он рылся в груде одежды, брошенной на кресло в спальне, а Майра расхаживала по комнате, каким-то непонятным образом прилаживая и расправляя нижнюю юбку, и Бэббит смотрел на нее желчным взглядом — ему казалось, что она век не кончит одеваться. — Надеть мне сегодня опять коричневый костюм или нет?

— Он тебе очень к лицу!

— Знаю, но, понимаешь, пора бы его выгладить.

— Это-то верно. Пожалуй, пора.

— Да, не мешает его выгладить, не мешает.

— Да, надо бы его отдать выгладить.

— Но пиджак-то можно не гладить! На кой же черт отдавать в глажку весь костюм, когда пиджак вовсе и не надо гладить.

— Правда, как будто незачем.

— Но брюки-то отгладить нужно, очень нужно. Ты только погляди — видишь, как они измялись. --">