Мюриэл Спарк - Дом знаменитого поэта

Это лишь понятие. Нельзя ведь уложить понятие себе в сумку, и у понятия не бывает цвета». Вы можете даже неделикатно намекнуть, что мои слова просто досужий вымысел. Но сперва выслушайте меня до конца…

Я еле успела на поезд, и представьте себе моё удивление, когда напротив меня опять оказался тот самый солдат, в существовании которого вы усомнились.

— Кстати, — спросила я, — не могли бы вы описать мне, как выглядят эти похороны?

— Описать их? — переспросил он. — Никто не описывает мнимых похорон. Это понятие необходимо постигнуть.

— В ваших словах много правды, — согласилась я. — И всё же описание мне совершенно необходимо, потому что не каждый день попадает человек на мнимые похороны.

— Хорошо, что вы это усвоили, — сказал солдат.

— А после войны, — продолжила я, — когда я уйду с государственной службы, надеюсь в нескольких элегантных фразах описать случившееся со мной в доме знаменитого поэта и достигшее здесь своей кульминации. Но для этого, разумеется, — добавила я, — мне нужно будет рассказать, как они выглядят.

Солдат не ответил.

— Если бы речь шла о жирафе–окапи или о морской корове, мне необходимо было бы описать их внешность, потому что иначе мне никто не поверил бы.

— Значит, вы хотите получить назад свои деньги? — вдруг спросил солдат. — Вы их всё равно не получите, потому что я потратил их на билет.

— Пожалуйста, поймите меня правильно, — поспешила я возразить. — Похороны — это великолепная абстракция, и всё же я хочу записать её на бумаге.

Мне стало жаль солдата, когда я увидела его обеспокоенное лицо. Ничего не было в мире печальнее этой обезьяньей головки.

— Я их делаю вручную, — сказал он, — все эти мнимые похороны.

Вдали завыла сирена.

— Элиза купила одни в прошлом месяце. У нее никаких претензий. Сейчас у меня пересадка, — сказал он, снимая с полки ранец. — А ещё, ваш знаменитый поэт тоже купил себе штуку.

— И он тоже? — воскликнула я.

— Да, и никаких жалоб. Именно то, что ему было нужно: идея похорон.

Поезд остановился, солдат спрыгнул и помахал мне рукой. Когда поезд снова тронулся, я распаковала свои мнимые похороны и внимательно их рассмотрела.

— Ну её к чёрту, эту идею, — ругнулась я. — Мне нужны настоящие похороны.

— Всё в своё время, — произнёс голос в коридоре.

— Опять вы!

Это был тот самый солдат.

— Нет, — объяснил он. — Я сошёл на последней остановке.

Здесь осталось лишь понятие обо мне.

— Смотрите, — сказала я, — вас не обидит, если я всё это выброшу?

— Нисколько, — ответил он. — Понятия не обижаются.

— Мне нужны настоящие похороны, — объяснила я. — Мои собственные.

— Вы правы, — согласился солдат.

— Тогда я смогла бы описать их во всех подробностях.

— Вы хотите описать собственные похороны?

— Да.

— Но ведь вы из плоти и крови, — заметил он. — Никто не может описать своих похорон: для этого они должны стать мнимыми.

— Значит вы сознаёте, в чём моя сложность?

— Вполне. Я сейчас схожу.

Понятие солдата спрыгнуло с подножки. Поезд опять набрал скорость. Я вышвырнула в окно мнимые похороны ценой в восемь шиллингов, шесть пенсов и смотрела как они трепещут и вьются в порывах ветра над полями и замаскированными крышами заводов, как вспыхивают на них солнечные блики, пока они совсем не скрылись из виду.

Летом 1944 года многих людей постигла жестокая и внезапная смерть. Газеты, как водится, сообщали известные имена, и одним из них было имя знаменитого поэта, который тогда неожиданно вернулся в свой дом на Суисс Коттидж всего за несколько минут до прямого попадания в него крылатой бомбы. К счастью, его жена и дети оставались за городом.

Когда я вернулась к месту службы, у меня еще было какое‑то время до начала дежурства. Я решила позвонить Элизе, чтобы извиниться за то, что в спешке как следует не попрощалась и не поблагодарила её. Но линия была неисправна, а телефонистка не смогла найти достаточно крепких слов, чтобы выразить мне свою любезность. За её усталым ворчливым голосом я услышала долгие гудки не ответившего телефона, и вновь на меня свалились безмерное уныние и усталость. Они были

--">