Йоханнес Вильгельм Йенсен - Мифы

Йоханнес Вильхельм Йенсен МИФЫ (сборник)

СТАРЫЕ ЧАСЫ

Была весна, я спал, лежа на спине, в светлый, чуткий, утренний час. Не просыпаясь, я на мгновение открыл глаза и увидел слепящие золотые блики в гуще безмолвного зеленого царства деревьев за окном.

Я спал, и тишина, словно морские валы, перекатывалась над моей головой; но вместе с тем я сознавал, что испытываю глубочайшее блаженство; сердце мое было столь переполнено счастьем сна, что это почти пробуждало меня. Я как будто чувствовал во сне, что на дворе весна! Мой мозг был взбудоражен, некая слепая, бьющая ключом сила побуждала меня двигаться, прыгать, летать, и вместе с тем я был скован, словно на вечные времена. И тут я ощутил, как что-то замолкло, что-то бесконечно тонкое и хрупкое перестало давать о себе знать, что-то больше не звучало, я не слышал его. И лишь постепенно до меня дошло, что мои карманные часы, лежавшие на столике, остановились.

…И долго, долго потом во сне меня, словно дальний отзвук прошлого, продолжала преследовать мысль: «Старые часы мертвы!»

И снова я видел перед собой высокие разрисованные стоячие часы, дедушкины борнхольмские часы, неотделимые от моего раннего детства… Как давно это было? Целую вечность назад.

Помнится, в своем детском восприятии я объединял старые часы и моего деда, словно это было одно и то же существо. И, вглядываясь в этот противоестественный, но вместе с тем такой знакомый образ, я ухожу от себя сегодняшнего далеко-далеко, в те годы, когда я двух-трехлетним малышом ковылял где-то внизу, на полу, и видел высоко над собой доброе лицо деда; те же мудрые и невыразимо ласковые черты, которые были присущи и старым часам.

Старые часы! Они стояли в тени, с полустертым лицом, и отмеряли время словно с опущенными глазами. Маятник походил на необычайно тонкую ногу, которая движется осторожно и немощно и тем вызывает к себе почтение. Стрелки указывали на что-то, более или менее выразительно напоминали о чем-то, то раздвигались, то смыкались, снова и снова напоминали о чем-то, однако по-прежнему оставались непонятными. Это были очень старые, основательно сработанные часы. Я вижу перед собой их большое сонное лицо, вижу их стоящими в углу и слышу, как зубы в их утробе откусывают секунды: «Ах!» и снова: «Ах!»

Старые часы мертвы. Длинная нога бессильно свисает вниз посреди футляра за узким стеклом. Они начали жизнь в ящике и окончили ее в нем. Стрелки застыли под углом друг к другу, наконец-то они застыли в последний раз, но то, что они говорят и чего никто не понимает, они так часто повторяли прежде! И вот теперь внутри механизма царит блаженная, усталая тишина.

Старые часы умерли в шестом часу утра, слышу я чей-то шепот.

И точно подхваченный новой волной певучего моря сна, я невольно смеюсь спросонья, а сердце мое подпрыгивает и учащенно бьется от счастья и бурной печали.

ПЕРЕДЫШКА

Взвод повалился на землю за живой изгородью; мы лежим, тяжело дыша и раскинув ноги среди свекольных грядок. Сержант стоит тут же, за нами, и смотрит вдаль, туда, где наступают авангарды. Позади, на расстоянии полумили, на вершине холма, видны остатки роты, которые черной полосой выделяются на фоне светлой желтизны вечернего неба.

Воздух почти неподвижен, лишь слегка обдувает ветерком. Пахнет черноземом, на живой изгороди краснеет кудрявая мята, среди гряд свеклы ползают маленькие влажные жабы. Неподалеку в какой-то усадьбе, примерно за четверть мили от нас, монотонно гудит молотилка, и снопы на вилах безостановочно движутся от скирдов в машину.

И в те считанные минуты, что мы лежим тихо, я слышу шелест тополя у живой изгороди. Знакомый и вместе с тем до странности забытый звук. Что-то мягко шуршит в темной кроне тополя — это покачиваются его глянцевые, как кожа, листья, и звук нежный-нежный! И вечер такой же, как двадцать лет назад, и осень такая же, как во времена моего отрочества, когда тополь у дома лопотал на ветру что-то непонятное, наполняя мою душу ожиданием и страхом. Впечатление такое, будто я пробудился после двадцатилетнего забытья. Всех этих лет как не бывало, и совсем неважно, что я лежу здесь рядовым пехоты.

Вечер опускается на землю, как и во все времена, и я слушаю печальный монолог тополя. Он шепчет так грустно, листья машут, как зеленые руки. Ветер шелестит чуть слышно, печально и в то же время обнадеживающе. Дерево шелестит и вздыхает --">