Рашильд - Башня любви

ореховые скорлупки.

Я всю жизнь мечтал стать хозяином одной из этих прекрасных башен, принадлежащих государству, и вот эта честь приплыла мне прямо в руки. Какая честь!.. Они поймали меня в сетку, как какую-нибудь морскую свинью... Мелкое честолюбие!.. Ну, и глуп же я был!

Теперь мой ум и мой рассудок снова вернулись ко мне и даже настолько, что я совсем рехнулся, но все это уже больше ни к чему... Слишком поздно.

Через иллюминатор угольного трюма была видна только вода, но я знал на память все эти места. Чтобы добраться до Ар-Мен мимо Сен и Пон-де-Сен, мы держали направление на Капуцинье и Тевенек.

Главный механик, славный парень, протянул мне фляжку с английской водкой. Я забыл поесть, и меня от этого напитка стало покачивать.

Здесь внизу, у себя, я старался нагнать потерянное время и, попивая, попытался было заставить разговориться своего товарища.

— Ты как, на испытание? Или уже назначен окончательно,—спросил он меня, опершись подбородком на угольную лопату?

— Испытание мое, благодаря Богу, окончено, товарищ. Опытности у меня достаточно, и я отправляюсь туда, я надеюсь, на всю мою жизнь.

Он ответил мне на это очень задумчивым: „А-а!”

И я больше не слышал звука его голоса.

За то я выболтал весь мой хмель. Я хвастался своим узелком, привязанным к поясу, своими пожитками, книгами, бумагами, всеми своими драгоценностями. Я говорил один, беспрестанно повторяя, что у китайцев очень большие животы, так как они едят слишком много рису. Младший механик слушал меня, покачивая головой, очень внимательный к команде сверху.

Никто, как я вспоминаю сейчас, не смеялся моим шуткам, которые я пытался отпускать по поводу моего пустого желудка и набитых китайских.

Я даже помню, что старший механик один раз остановил меня жестом, наклоняясь к машине.

Другой раз он проворчал сквозь зубы;

— Везет этому Матурену Барнабасу.

И переглянулся со своим помощником.

О каком Матурене идет тут дело? Мои мозги окончательно отказывались работать.

К десяти часам мы были у Ар-Мен, Я это сразу почувствовал, так как нас стало кидать из стороны в сторону. В этом месте море всегда бывает страшно неспокойно. Точно какое-то мощное течение разбивается о сваи моста, только моста не существует, но зато приходится охранять судно от малейшего толчка, как будто оно все стеклянное.

В рупор меня вызвали наверх.

Я карабкаюсь, вылезаю и оказываюсь прямо перед моим... домом отдохновения.

Против борта „Святого-Христофора” почти отвесно поднимался маяк Ар-Мен, весь в плевках Океана. Возмущенные волны рычали и брызгали пеной у его подножья, очевидно, собираясь разрушить его самого. Я никогда не думал, что он такой громадный, такой колоссальный. Я его уже видел во время учения в школе совсем маленькая игрушка с палец, нарядная от небольших серебряных ступенек и крючков. Его ставили на карту в соответствующем месте и он оставался там, имея такой-же незначительный вид, как и его соседи. Казалось, что зажечь его так же просто, как трубку. Однако, в действительности, он был куда внушительнее! Лебедка для нагрузки, вместе с ее проволочными канатами покрывали его спереди точно громадной сеткой паутины. Усевшись на скале, где некогда не могла ступить человеческая нога, он держался чудом, такой большой и такой высокий, что чувство гордости невольно охватывали всякого при мысли, что он был создан силой человека. Тридцать шесть лет труда и десятки трупов! Чудовище пожирало своих творцов и разжирело от человеческого мяса. Его круп лоснился над водой как намазанный жиром, его спина-эспланада, точно из полированного мрамора, имела вид площади перед префектурой, так она была бела и нарядна. Но зато кругом, когда сбегала волна, обрушившись на самое себя, обнажались дыры, старые дупла испорченных зубов. Из них сильно пахло разлагающимися водорослями, за которыми чувствовалась вонь гниющей крови.

После обмена сигналами лебедка пришла в движение. Чудовище соблаговолило протянуть нам свою лапу. Нам бросили буйки. Пришлось потратить почти час на то, чтобы их выловить; море всячески противилось этому.

— Как тут должно быть весело во время бури, — прошептал я.

Матросы, тащившие канат, буркнули мне:

— Посмотреть бы тогда на тебя!

В этот момент, помню ясно, мне пришла в голову мысль:

— Я теперь — особа. Мной занимаются.

Я преисполнился уважения к своей собственной персоне, и голова у меня окончательно --">