Валерий Васильевич Желябовский - Запоздавшие строки

Валерий Желябовский Запоздавшие строки

* * *

Побудь со мной. Сегодня что-то грустно

в моем лесу, где не светло, а пусто

где тени нет, но застарелый лед

как верный пес, ей место стережет

в моем лесу

весной такою ранней

что воздуха чуть видимую дрожь

смягченье линий, влажность очертаний –

приметами еще не назовешь –

побудь со мной… Хоть затая тревогу

и нетерпенья юного стыдясь

ты вся уже не здесь и не сейчас –

в листве, в цвету…

Но мне того и надо!

Мне надо, чтоб когда-нибудь, потом

ты мне сказала: "Как они летели,

те дни – ты помнишь? в марте…

нет, в апреле!

Да-да. Мы оглянуться не успели

как всё цвело в лесу твоем

пустом…"

Баллада

Полетела – запела стрела!

Впилось в небо дрожащее тело.

Там – далёко – звезда ей была.

Вот туда-то стрела и летела.

Воздух реже, распахнутей высь.

Путь далек – да никто не догонит.

"Дай-ка – думает – гляну я вниз".

А под нею-то – как на ладони –

даль холмистая в лентах дорог

поле ровное, угол пустынный

щит фанерный, бумажный листок.

Белый круг. Черный круг.

Сердцевина.

* * *

Поезд в полночи стрекочет.

Мальчик у окна.

Смотрит в темень – спать не хочет.

Хочет, – не до сна.

Сквозь себя – сквозь лик иконный

темный на стекле –

что он видит в заоконной

непроглядной мгле?

Полустанка сполох близкий.

Следом – вдоль села –

бегло гаснущие искры

битого стекла.

Да над черною метелкой

тополей – далёк –

в небесах ли, в поле? – колкий

сильный огонек…

Странно мне. И нет покоя.

Нет мне забытья.

Что же видит он такое

что не вижу я?

Словно к станции готовясь –

близкой, может быть –

ничего не хочет совесть

потерять, забыть…

* * *

Цветет сирень, - трещат заборы!

Густа сиреневая тень!

Давно ли я влюбленным вором

нырял в махровую сирень…

Была с косичками присуха, -

на что ей были те цветы?..

…но помню деда:

дед за ухо

извлек меня из темноты.

Мы помолчали.

Брови хмуря

на вешний рдеющий закат,

я ждал.

А дед сказал мне: "Дурень.

Зачем без толку топчешь сад?"

Сирень цветет – а я тоскую!

Все кончено в двенадцать лет.

И говорит коварный дед:

"Тебе того… сирень какую?"

Какой там не было сирени!

Казалось, нас накрыл прибой,

густолиловый, белопенный,

и розовый, и голубой…

Через забор лечу я птицей

и бьет меня, и хлещет цвет.

А дед седой, коряволицый,

стоит и молча смотрит вслед…

Как в детстве, горько и отрадно

порой поднимется волна,–

невыразимо, непонятно,

кристально – ясно все до дна…

* * *

Мухомор в лесу стоит.

Красный мухомор.

С четырех сторон открыт

дуракам в укор.

Сколько принял он пинков,

сколько слов слыхал, —

а в кусты от дураков

всё не убегал.

И опять он на виду

как благая весть

тем, кто хочет красоту

непременно

съесть!

* * *

Из гула крови – легкий плеск листвы

пробился, остывая и яснея,

и вырезалась, черного чернее,

листва из просветлевшей синевы.

Твое дыханье стало вновь твоим,

то в стон всходя, то глубоко стихая…

И сквозь листву сверкнула нам двоим

одна звезда… и рядом с ней другая…

И распахнулась, взмыла тишина –

далекий поезд, посвист перепелки,

росой пахнуло холодно и колко, –

нахлынул мир, сомкнулся как волна!

Еще – сквозь наступающий покой –

от жажды слова до произнесенья –

настичь тебя успело потрясенье:

"Так вот он, мир…

Так вот он, мир, какой!.."

* * *

…Но так внезапно просыпаться

под искрами твоих волос –

чтоб – как в молитве десять пальцев –

во мне всё сжалось и сплелось…

И ни движения, ни звука –

надышанным плечом замлеть

не с юной бережностью – с мукой

которой двум не одолеть.

Чтоб вынести, не обессиля

как через пропасть, через тьму

неразделенным – всё, что было

и всё, что будет – одному…

* * *

Дождь отсекает звуки.

Ты медленно идешь

в колеблющемся круге

зонта -

сквозь гулкий дождь.

Из круга как из плена

раздумчиво глядишь

как потемнели стены

под тусклым блеском крыш.

--">