Семен Исаакович Кирсанов - Эти летние дожди...(Избранное)

потолки,

табаками продымленные,

играют в очко

худощавые эллины,

жестикулируют

черные римляне…

Вы можете встретить

в углу Аристотеля,

играющего

в домино с Демосфеном.

Они свою мудрость

давненько растратили

по битвам,

по книгам,

по сценам…

Вы можете встретить

за чашкою „черного“ —

глаза Архимеда,

вступить в разговоры:

— Ну как, многодумный,

земля перевернута?

Что?

Найдена точка опоры?

Тоскливый скрипач

смычком обрабатывает

на плачущей скрипке

глухое анданте,

и часто —

старухой,

крючкастой,

горбатою,

в дверях появляется

Данте…

Дела у поэта

не так ослепительны

(друг дома Виргилий

увез Беатриче)…

Он перцем торгует

в базарной обители,

забыты

сонеты и притчи…

Но чудится — вот-вот

навяжется тема,

а мысль налетит

на другую — погонщица, —

за чашкою кофе

начнется поэма,

за чашкою кофе

окончится…

Костяшками игр

скликаются столики;

крива

потолка дымовая парабола.

Скрипач на подмостках

трясется от коликов;

Философы шепчут:

— Какая пора была!..

О, детство,

бегущее в памяти промельком!

В огне камелька

откипевший кофейник…

О, тихо качающиеся

за домиком

прохладные пальмы

кофейни.

Стоят и не валятся

дымные,

старые

лачуги,

которым свалиться пристало…

А люди восходят

и сходят, усталые, —

о, жизнь! —

с твоего пьедестала!

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

МОЯ АВТОБИОГРАФИЯ

Грифельные доски,

парты в ряд,

сидят подростки,

сидят — зубрят:

„Четырежды восемь —

тридцать два“.

(Улица — осень,

жива едва…)

— Дети, молчите.

Кирсанов, цыц!..

сыплет учитель

в изгородь лиц.

Сыплются рокотом

дни подряд.

Вырасту доктором

я (говорят).

Будет нарисовано

золотом букв:

„ДОКТОР КИРСАНОВ,

прием до двух“.

Плача и ноя,

придет больной,

держась за больное

место: „Ой!“

Пощупаю вену,

задам вопрос,

скажу: — Несомненно,

туберкулез.

Но будьте стойки.

Вот вам приказ:

стакан касторки

через каждый час!

Ах, вышло иначе,

мечты — пустяки.

Я вырос и начал

писать стихи.

Отец голосил:

— Судьба сама —

единственный сын

сошел с ума!..

Что мне семейка —

пускай поют.

Бульварная скамейка —

мой приют.

Хожу, мостовым

обминая бока,

вдыхаю дым

табака,

Ничего не кушаю

и не пью —

слушаю

стихи и пою.

Греми, мандолина,

под уличный гам…

Не жизнь, а малина —

дай

бог

вам!

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

МАЯКОВСКОМУ

Быстроходная яхта продрала бока,

растянула последние жилки

и влетела в открытое море, пока

от волненья тряслись пассажирки.

У бортов по бокам отросла борода,

бакенбардами пены бушуя,

и сидел, наклонясь над водой, у борта

человек, о котором пишу я.

Это море дрожит полосой теневой,

берегами янтарными брезжит…

О, я знаю другое, и нет у него

ни пристаней, ни побережий.

Там рифы — сплошное бурление рифм,

и, черные волны прорезывая,

несется, бушприт в бесконечность вперив,

тень парохода „Поэзия“.

Я вижу — у мачты стоит капитан,

лебедкой рука поднята,

и голос, как в бурю взывающий трос,

и гордый, как дерево, рост.

Вот вцепится яро, зубами грызя

борта парохода, прибой, —

он судно проводит, прибою грозя

выдвинутою губой!

Я счастлив, как зверь, до ногтей, до волос,

я радостью --">