Карл Шпиттелер - Олимпийская весна

смысле, позицию, которую занял Шпиттелер по отношению к войне. Роллан восхищался
ею и спросил меня, достаточно ли я знаком с произведениями Шпиттелера. На мой ответ, что я с ним знаком лишь понаслышке, он сказал: “Это стыдно для человека, владеющего немецким языком. Это
поэт величественный и прекрасный, как Альпы”.
Такое мнение высокоуважаемого мною писателя заставило меня немедленно приступить к изучению произведений швейцарского поэта.
И это было очарование. С трудом могу я отыскать в моих воспоминаниях какой-нибудь параллельный факт, такое же ощущение восторга и счастья при чтении других каких-либо поэтических произведений.
Для меня стало ясным сразу, что здесь нельзя ограничиться какимнибудь этюдом о поэте, что надо постараться завоевать его творения
для русской литературы. И вот уже восемь месяцев, отложив все
остальные работы, я отдаюсь этому делу».
Вскоре после блаженных восьми месяцев в Сен-Лежье на берегу Женевского озера наступил 1917 год, который пагубным
образом сказался не только на будущем России, но и на судьбе
русскоязычного издания Шпиттелера: оно так и не увидело свет.
Лишь в самом конце ХХ века роман «Имаго», повесть «Лейтенант Конрад», рассказ «Фѐдор Карлович», несколько стихотворений и известную речь с «благородной, истинно европейской
позицией по отношению к войне» выпустило в новых переводах
издательство «Панорама» в серии «Лауреаты Нобелевской премии». Однако места хотя бы маленькому фрагменту из «Олимпийской весны» не нашлось и там, а в послесловии ей уделено
лишь несколько строк.
Это выглядело несколько странно, поскольку в только что
упомянутой статье Луначарский писал: «Я перевѐл во фрагментах
почти четвѐртую часть его огромного и величественно-прекрасного
эпоса “Олимпийская весна”…». Неужели рукопись пропала?
К счастью, нет. Автору этих строк удалось отыскать еѐ следы в
одном из московских архивов. И какова же была радость, когда
стало понятно, что к дореволюционным переводам, составляв7

шим четверть поэмы, добавились новые, и из фрагментов складывается вполне целостная картина, дающая достаточное представление о творении Карла Шпиттелера. Предусмотрительный
Луначарский применил метод, уже использовавшийся в отечественном книгоиздании, когда крупный поэтический эпос давался частично в стихах, частично в прозаическом изложении.
Правда, была в бочке мѐда и ложка дѐгтя. Во-первых, одна из
тридцати трѐх песен не пересказана даже прозой, во-вторых,
часть титанического труда переводчика всѐ-таки утрачена, что
видно из нумерации листов.
Это и породило сомнения: стоит ли предлагать читателю
вершинное творение мировой литературы в таком виде. Возникала идея восполнения лакун новым переводом. Робкая попытка
на сей счѐт даже предпринималась. Но в конце концов верх взяло другое соображение: каким бы неполным ни был текст, у него
два автора – Шпиттелер и Луначарский. Ни один серьѐзный литератор на роль подмастерья, латающего чужие дыры, не согласится, а профессиональный уровень здесь должен быть высочайший: очень мало кому по силам сегодня справиться с задачей. Публикатор и издатель решили всѐ же рискнуть и вынести
на ваш суд то, что им удалось найти в архиве, не добавляя ни
строчки. Лишь темы двух отсутствующих песен позволили мы
себе обозначить общими словами, заключѐнными в косые скобки. (Таким же образом выделены пропущенные в рукописи слова, восстановленные по смыслу). Там, где в переводе есть явные
пропуски, стоят строки из точек.
Уникальность произведения, как мы считаем, вполне оправдывает подобное решение. Оставлять отечественного читателя в
полном неведении о поэме, стоящей в одном ряду с «Илиадой»,
«Одиссеей», «Энеидой», «Божественной комедией», когда есть
хотя бы такая возможность знакомства с ней, представляется нам
ошибочным. Да и подвижничество переводчика не должно оставаться без читательского внимания. Чтобы осилить столь объѐмный (более ста тысяч стоп) текст, стараясь сохранить размер подлинника (правда, иногда вместо ямбического гекзаметра встречается пятистопный ямб), нужны годы упорного труда. Анатолий
Луначарский, как мы знаем, переводил не только Шпиттелера, а с
начала революции больше десятка лет занимался к тому же каждодневной рутинной работой в большевистском правительстве. И
всѐ-таки ему удалось оставить нам хотя и не выправленную --">