Довид Кнут - Избранные стихи

Довид Кнут ИЗБРАННЫЕ СТИХИ

О том, что в мировой русскоязычной поэзии существует такое имя, как Довид Кнут, я узнал раньше, чем прочитал его стихи. Слава всегда идет впереди легендарного человека. При каждой встрече, а это было лет десять — двенадцать назад, Владимир Брониславович Сосинский, вернувшийся из Парижа в Россию в 1961 году, рассказывал мне о своем друге-поэте: «Как жаль, что наш читатель даже не слыхивал о Довиде Кнуте!» — горевал он. «Не слыхивал и сегодня», — с горечью добавляю я. В нашей печати стихи Довида Кнута не публиковались еще ни разу. А между тем его лира, страстная, торжественно-громкая, брала самые высокие ноты в поэзии русского рассеяния.

Его знала и любила парижская эмиграция. К нему благоволила разборчивая Зинаида Гиппиус, рекомендуя его стихи в журналы и альманахи. Стоило только Владиславу Ходасевичу один раз услышать стихи Довида Кнута, как он приблизил его к себе. Юрий Терапиано считал лучшей книгой Довида Кнута и одной из лучших книг всей эмигрантской поэзии «Парижские ночи», вышедшую в 1932 году. Когда я снимаю ее с полки и перечитываю, мне слышится дыхание высокой и мудрой речи, вдохновленной призраком близкого дыхания любви:

Ты вновь со мной — и не было разлуки,

О, милый призрак радости моей.

Ты вновь со мной — твои глаза и руки

(Они умнее стали и грустней).

Они умнее стали — годы, годы…

Они грустнее, с каждым днем грустней:

О, сладкий воздух горестной свободы,

О, мир, где с каждым часом холодней…

Этот холодный и страшный час неотвратимо приближался. Второй женой поэта была Ариадна Александровна Скрябина, дочь известного композитора. Оба они принимали участие в движении Сопротивления. А. Скрябина попала в лапы фашистов, и ее расстреляли на месте. Настоящий поэт редко ошибается в предощущениях.

Книжку «Парижские ночи» завершает ставшее знаменитым стихотворение «Я помню тусклый кишиневский вечер», о похоронах бедного еврея. В поэзии Д. Кнута звучал «голос тысячелетий» (первая его книга так и называлась «Мои тысячелетья»), древний голос страны обетованной. Еще один почитатель таланта Д. Кнута, Глеб Струве, свидетельствует: «Библейская тема, библейски окрашенная эротика, высокая дикция, характеризовали одну сторону поэзии Кнута. Ведь Давид Миронович Фúхман (1900–1955) родился в Кишиневе в семье торговца. Сквозь всю его поэзию проносятся мотивы „бедного и грубого тела“, но „веселой души“».

Современники вспоминают, что Довиду Кнуту были чужды всяческие окололитературные интриги и злобство. Одной из самых темных сторон человеческой натуры он считал зависть. Любя и помогая слабым и сирым, он сам бывал временами «нищее нищего». Но понятие добра неразрывно соединилось в нем как в поэте и как в человеке.

Уехав после войны в Израиль, он стал писать и на иврите, и, по-видимому, русская поэзия многое потеряла…

Феликс МЕДВЕДЕВ

Предчувствие

Исполнятся поставленные сроки —

Мы отлетим беспечною гурьбой

Туда, где счастья трудного уроки

Окажутся младенческой игрой.

Мы пролетим сквозь бездны и созвездья

В обещанный божественный приют

Принять за все достойное возмездье —

За нашу горечь, мужество и блуд.

Но знаю я: не хватит сил у сердца,

Уже не помнящего ни о чем,

Понять, что будет и без нас вертеться

Земной — убогий — драгоценный ком.

Там, в холодке сладчайшего эфира,

Следя за глыбой, тонущей вдали,

Мы обожжемся памятью о сиром,

Тяжеловесном счастии земли.

Мы вдруг поймем: кусок земного хлеба

И пыль земли, невзрачной и рябой,

Дороже нам сияющего неба,

Пустыни серебристо-голубой.

И благородство гордого пейзажа —

Пространств и звезд, горящих как заря,

Нам не заменит яблони, ни даже

Кривого городского фонаря.

И мы попросим набожно и страстно

О древней сладостной животной мгле,

О новой жизни, бедной и прекрасной,

На милой, на мучительной земле.

Мне думается: позови нас, Боже,

За семь небес, в простор блаженный свой,

Мы даже там — прости — вздохнем, быть может,

По той тщете, что мы зовем землей.

Похвала лени

Розовеет гранит в --">