Рюрик Ивнев - Пламя пышет

ласковый,

Разбросанные конфетти, окурки, цветы,

Беспорядок, крик, пристав участковый.

Мундиры, офицеры, белые кресты.

Звуки музыки далекие, неясные.

Пыльная аллея. Разноцветы-флажки.

Всплеск волн. Катанья ежечасные.

Тихий говор грязноватой реки.

В толпе нарядной и нищенской,

Где смешался с лохмотьями шелк,

Вдруг запахло ладаном кладбищенским

И запрыгал игрушечный волк.

И над всей суматохой необыденной

Купол голубой и прозрачный

И луна – мир, морозом выеденный –

Освещает мир невзрачный.

«Мне нравится моя новая прическа…»

Мне нравится моя новая прическа.

Я сижу перед зеркалом. Вспоминаю Вас.

На туалете лежит свеча из воска

И брильянтин блестящий, как алмаз.

Летожар. Окно полураскрыто.

Опущены шторы. Помятый журнал.

Газета: Балканы. Новая миссия графа Витте.

Всё по-старому. В зеркале мой овал.

Правда, пробор лучше, чем старая прическа.

Где Вы теперь. Я помню Вас.

Во мне теперь немного более светского лоска

И меньше искренности в движении глаз.

«В этой толпе, в этом шумящем водопаде…»

В этой толпе, в этом шумящем водопаде

Мне легче забываться и молчать.

Мое сердце в предвесенней прохладе

И на нем горящая печать.

Вот приближенье чье-то и вздохи.

Может быть я снова – другой.

На открытой сцене визжат скоморохи

И гимнасты дрыгают ногой.

Подхожу к зеленому столику. Покупаю карту.

Что, не выиграл ли № 3?

Может быть станет мне легче, если отдамся азарту

И позеленевшим поброжу до зари.

Движенье, приближенье чье-то и песни

И призывная музыка, как река.

Закрываю глаза, но мне кажется, что стала известней

Всем прогуливающимся моя тоска.

«Что может быть лучше крика грубого…»

Что может быть лучше крика грубого,

И взмаха плетки, и вздоха стен?

Поцелуй – укус в губы,

Мимолетный, перелетный плен.

Что лучше слез преждевременных,

Падающих с синих ресниц,

И слов жалких, бесплеменных

Двух противоположных лиц?

Вот еще и еще до беспамятства.

А кругом тишина.

Может быть, как в поэме, явится

Всегдашняя Луна.

Я, закрыв лицо пальцами,

Плачу. Хочу,

Чтобы оба мы были скитальцами,

Оба служили лучу.

«Есть прелесть в этих долгих ожиданьях…»

Есть прелесть в этих долгих ожиданьях,

В очереди у касс, у заветных дверей.

В тихих, невольных и отрывистых прикасаньях,

В черной толпе подвижной, как масса угрей.

В этих зигзагах лиц одноитежных,

Где бы то ни было, в театре или в толпе,

Сколько мгновений неожиданно нежных,

Уютных, как орех в скорлупе.

Вот впивается взгляд в глаза, в тело,

Вот отрывается: дальше, назад!

Впивается в аромат кожи белой

И опять дальше сверлит наугад.

Или, полузакрыв, глаза, прислушиваться к шуму,

Застыть, пока кто-нибудь не толкнет

Или не прикоснется к костюму

Рукою холодной, как лед.

«Пахнет рыбой и палубой мытой…»

Пахнет рыбой и палубой мытой

И веревками крепко скрученными.

Я в душе своей, как в земле изрытой

Копошусь руками измученными.

Кружевная и нежная кожа

Бурой кровью и слизью измазана.

Не отнимешь-ли веру, о, Боже,

Что Тобою негласно указана?

Стрельба

Дрожат детские плечики,

Револьвер в бледной руке.

Всё осечки да осечки.

Нет! Не выучиться стрелять.

Легче справиться с ехидной «ѣ»

И танцевать от печки,

Чем стрелять с офицером на речке!

«Я читаю книгу, но смотрю искоса на Вас…»

Я читаю книгу, но смотрю искоса на Вас;

Вы пишете что-то уже целый час.

Я хочу Вас спросить, но молчу и жду.

Нет! Я не скоро еще от Вас уйду.

Мне немного жутко, но хорошо.

К Вашей руке приблизил свою на вершок.

Потом закашлял и со стула встал.

Вы вскинули на меня свой овал.

И я засмеялся, засияли глаза.

Теперь я – против, а Вы – за…

«Я на елку вешаю марионетки…»

Я на елку вешаю марионетки

И прикалываю множество свечей.

Вы поддерживаете ножки табуретки,

Молча, без лишних речей.

Вот звезда самая большая и яркая –

Ее надо на верхушку водрузить.

Она Вам достанется в подарок…

Мне руку обрезала серебряная нить.

Что мне делать? Я кровью запачкал --">