Георгий Иванович Чулков - Тайная свобода

Георгий Иванович Чулков Тайная свобода

М. Михайлова. «Не бойся смерти и разлуки…»

В первые два десятилетия XX века имя Георгия Ивановича Чулкова (1879–1939) появлялось на страницах периодических изданий с завидной регулярностью. Поэт, критик, прозаик, активнейший деятель символизма, он был широко известен читателям. Не обладая выдающимся талантом, отличавшим его собратьев по символизму – А. Блока, В. Иванова, Андрея Белого, Чулков тем не менее играл весьма заметную роль в литературном процессе своего времени, оказываясь неизменным участником литературных и окололитературных событий. Он и посетитель знаменитой ивановской «Башни», и создатель пресловутой теории мистического анархизма, и постоянный спутник Блока в его блужданиях по петербургским кабачкам в снежные ночи 1907 года, и незадачливый возлюбленный Любови Дмитриевны Менделеевой (этот треугольник, а считая Н. Волохову, и четырехугольник, стал основой сюжета его повести «Слепые», 1911), и участник острых дискуссий в среде художников, и многое, многое другое, о чем он рассказал в своих воспоминаниях «Годы странствий». Его юность окружена была романтическим ореолом: в 1901 студента медицинского факультета Московского университета Георгия Чулкова, агитировавшего «за революцию», арестовали и сослали в Сибирь. И еще несколько лет после освобождения (на самом деле побега в 1903) он находился под гласным надзором полиции. Несмотря на столь бурную жизнь, Чулков до революции 1917 года успевает выпустить шеститомное собрание сочинений, романы «Сатана», «Сережа Нестроев», «Метель», несколько книг рассказов, статей, очерков.

И на протяжении всего творческого пути, который длился без малого 40 лет, Чулков писал стихи. Он заявил о себе как о поэте уже в первой книге «Кремнистый путь» (М., 1904), которой в качестве эпиграфа были предпосланы строки стихотворения «Выхожу один я на дорогу». Помимо лермонтовских мотивов, во многих стихотворениях ощущалось влияние Тютчева. Однако поначалу дух благородных традиций литературы XIX века все же терялся в его поэзии среди модернистских стенаний, имеющих в первую очередь декадентскую родословную. В ранних стихах Чулкова отчетливо просматривалось и подражание кумирам поэзии Серебряного века – Блоку и Брюсову.

Книга вызвала в целом негативную реакцию. Правда, Брюсов, впоследствии литературный недруг Чулкова, отметил «изысканные звукоподражательные стихи», «желание увидать то, чего другие не видят», но в целом оценил ее только как «попытки и опыты» ^[1]. Более доброжелательным был отзыв поэтессы Поликсены Соловьевой (Allegro), сестры философа Вл. Соловьева. Второй поэтической книгой Чулкова стал сборник «Весною на север» (1908). В нем была помещена знаменитая «Гагара», которую любил декламировать А. Блок. Свои лучшие стихи 1904–1909 годов поэт соединил в четвертом томе собрания сочинений (СПб., 1911).

Наибольшей удачей принято считать «Стихотворения Георгия Чулкова» (М., 1922). Эта книга явилась переломной в творчестве поэта, поскольку центральное место в ней занял цикл «Испытание», написанный в связи с горем, постигшим Георгия Ивановича и Надежду Григорьевну Чулковых: в 1920 от менингита умер их поздний, долгожданный, необычайно одаренный (он уже писал стихи) ребенок – сын Володя. С этого времени в поэзию Чулкова проникают религиозные мотивы, которые тесно переплетаются с раздумьями о России, ее судьбе, ее будущем. Тема России начинает звучать грозно, предостерегающе и всегда завершается трагическими аккордами. Но время погружения в «сумрак» (так назван один из разделов книги) становится и временем просветления, т. к. художнику открываются христианские ценности. Как писал он незадолго до кончины в письме-завещании: «Личная моя жизнь <…> была слепая. И до сего дня я влачу бремя моей слепоты и греха. Но видит Бог, я был „алчущим и жаждущим правды“ <…>». После потери сына ему открылась «Истина, что две тысячи лет назад была воплощена до конца и явлена была человечеству в своей единственности и абсолютности» ^[2]. С этого времени он начинает дышать воздухом «тайной свободы» и даже находит в себе силы быть бодрым и жизнерадостным. И всех, знающих о его горе и преследующей тяжелой болезни легких, которая делала невозможным почти каждый вздох, поражало, что, несмотря на все муки, поэт готов был восклицать: «Осанна! Осанна!». Такое «приятие мира» проистекало из его понимания православия как «веселой» религии. --">