Константин Аристархович Большаков - Поэма событий

смотрело, как падали и падали добровольцы

На звоны убитых побед.

А Вы молчали,

Ведь здесь же не Вам, смотря на них,

Потому что жемчужины Вашей печали,

Как капли берилла, падают в стих.

Скажите! Скажете? Улыбкою Цезаря,

Не вынесши этой ночи упорной и беззвездной.

Распустившаяся на Вашем лице заря

Поплыла над качнувшейся бездной.

Рассчитывая удары,

Над сумраком взвился багряный топор.

Ах, не обрызгивать, не обрызгивать больше троттуары,

Как росой, хрустальным звяканьем шпор.

Глава II. Город в телеграммах

Одеваются в ночную мглу дни,

Перегнувшиеся на подобие Z'a.

Ах, сегодня только пополудни

Вышли утренние газеты.

Снегом выращенный город сутулится,

Закиданный выкриками телеграммных вестей,

И костлявые и тощие улицы

В хрустящем блеске белых костей,

А с экранов кинемо и столбцов набора

Гордо раздулись выкрики о победе,

Орущие в треске разрушенных ветром заборов

Поющей трамвайной меди.

Город в огнях и золоте, белые шляпы

Гордо вздувшихся стеклянных крыш,

Как некий дракон, свои черные лапы,

Лениво разбросив, ты спишь,

И ко всему безразличною пастью вести,

Схваченных на лету убитых и побед,

Ты рассасываешь в жилы предместий,

Черные от копоти десятков лет,

Чтобы там над рушащимся гулом

Неустанных фабрик и заводов слез

Чья то раненая душа уснула

Просто, как дети, без трагизма и поз,

Чтоб она окровавленным следом мостить

Лощеные улицы никогда не смела,

Седое и серое, как «Русские Ведомости»,

Вывешено праздничным флагом небо.

А где-то в лабиринтах косящих предместий

Ветер проносит чей-то неуместный плачь

О кем-то когда-то и где-то забытой невесте

В осеннем молчаньи пустеющих дач.

А с экранов кинемо и столбцов набора

Не устало глядеться известье,

Орущее в треск разрушенных ветром заборов

В косящих лабиринтах предместий…

Ах сегодня только пополудни

Вышли утренние газеты.

Что из того, что одеты в ночную мглу дни,

Перегнувшиеся, как изображение Z'a?

Глава III. Она

Как Прекрасной Даме дни

Посвящали поэты и любовники,

Тебе рожденной в ликующем пламени

В багряных ранах, как куст шиповника,

Тебе одной – газетную истину

Поворачивая, как кули на кранах,

Где-то в южных морях затерянной пристани

Слепящимся глазом на брызжущих ранах

В громаде черной глухой бессонницы

Ты разрубила дыханье артерий

Разящим летом гремящей конницы

Громовым кашлем артиллерии,

Над телом Польш и Бельгий элегию вымыслов

Одела в лохмотья газетных сенсаций

И за земною осью вынесла

Вращенье судеб двенадцати наши…

Шлешь ли умерших в волны лазури

Полк за полком… и сколько?

Ты разбила хрустальное имя «Юрий»

Дымом орудий на тысячу осколков.

Ах, в каждом осколке, как иголка боли,

Жалобные ручонки, из моря просящиеся на сушу,

И не довольно, не довольно, что раскололи

Хрустальное имя, мою бедную душу.

Глава IV. Дышат убитые…^[1]

Дышат убитые. В восторге трепетном

Мертвые на полях сражений поднимут головы,

Когда багровое солнце слепить нам

Память из олова темного и тяжелого.

День за днем измученно сгорит Вам

Весь в пене жестоким посылом трясущейся лошади.

Эти простые слова, как молитву,

В губы растрескавшиеся вложите:

  Как не касаться кубка пыток^[2]

  Губами жаждующими губ, –

  Простых речей неясный свиток,

  Упавший на остывший труп.

  Когда никто не потревожит

  Истончившийся белый лоб,

  Тяжелый вздох к Престолу Божью

  Сошел покорно в белый гроб.

  Ведь это было, это снилось,

  Ведь этим кто то где то жил,

  И вот Архангел левый клирос

  Крылом волнующим прикрыл.

  В дрожаньи пенья это-ль снится,

  Что не вернется, нет? И пусть

  В полуопущенных ресницах

  Не умерла былая грусть

  Лениво бросит взор усталый,

  Когда, открыв бескровье ран,

  Седое утро умирало,

  Вцепившись судоржно в туман.

  Казалось: тусклый свет не брызнет

  В решетки окон расписных,

  А хор о теле бедной жизни

  Тянул рассвету бледный стих.

Это Вам в сумраке отходящего поезда

Девушка рыданья повесила, как крестик,

Мне холодно, холодно, и от холода --">