Рюрик Ивнев , Вадим Габриэлевич Шершеневич , Константин Аристархович Большаков , (Хрисанф) - Крематорий здравомыслия

и капризы?

Двери их с музыкой заперты

Близкия и далекия.

Шатаясь, твержу безалаберно

Незаданные уроки.

За стеклами окон нет месяца,

Скользит уже ночь по инерции.

Нежность и боль не поместятся

В ими замученном сердце.

«Я потерял и слова, и ритм…»

Я ритмы утратил

Астральных песен моих

А. Блок.

Я потерял и слова, и ритм,

  И таинственный бант.

О, послушайте, что говорит там

И что шепчет там хиромант.

Он шепчет и льет свой воск,

  Желтеющий, как вино,

И дым от его папиросок

Закрывает, как штора, окно.

Мне скучно! Выдь из за ширм

На минутку, судьба, без гримас!

Самым холодным эфиром

И страстью повей на нас!

– О, поскорей, господин хиромант!

Судьба, я знаю, мне друг.

– Подождите, черты не обманут.

И он смотрит на линии рук.

И вдруг он падает мертв.

(Горит канделябр в вышине.)

Вновь один я, как замысел чертов,

  И, как дьяволу, скучно мне.

Мне скучно! О, где мой ритм?

В небе погас канделябр.

Танцует тоска с фаворитом

  Danse macabre.

Романс

Отперт таинственный шкафчик,

Стукнем стеклянным стаканом!

Пусть по старинному кравчий –

Страсть наструит вина нам.

Симпровизируем тосты,

Вечер приветим искусно.

В рюмках купаются звезды.

Выпьем! Мне грустно, грустно.

Выпьем над тихою жизнью!

Вечер сердца нам раскутал.

Каплями винными брызнем

В вечный и черный купол!

Хрисанф.

Paris.

Рюрик Ивнев

«Свершаю четыреугольник…»

Свершаю четыреугольник,

Брожу по черному мосту –

Быть может – пятую версту,

Как зачугуненный невольник.

Брожу, несчастный. Быть может, плачу

И мысль, как ветер, жужжит: один.

Вот облезлый извозчик прикнутил клячу,

Вот блеснула афиша: Валентина Лин.

И опять та же дорога,

Та же мечта.

Не смотрите так строго,

Каменные уста.

«С каждым часом все ниже и ниже…»

…С каждым часом все ниже и ниже

Опускаюсь, падаю я.

Вот стою я, как клоун рыжий,

Изнемогающий от битья.

Заберу я платочек рваный.

Заверну в него сухари

И пойду пробивать туманы

И бродить до зари.

Подойдет старичек белый,

Припаду к мозольной руке,

Буду маяться день целый,

Томиться в тоске.

Он скажет: Есть способ,

Я избавлю от тяжких пут.

Ах, достал бы мне папиросу:

Без нея горько во рту.

Папиросу ему достану,

Он затянется, станет курить,

Словами лечить мою рану,

Душу мою лечить.

Но теперь печальна дорога

И тяжел мой удел.

Я не смею тревожить Бога:

У него много дел.

Рюрик Ивнев.

СПБ

Вадим Шершеневич

Город

Летнее небо похоже на кожу мулатки,

Солнце, как красная ссадина на щеке;

С грохотом рушатся элегантныя палатки

И дома, провалившись, тонут в реке.

Падают с отчаяньем в пропасть экипажи,

В гранитной мостовой камни раздражены;

Женщины без платья – на голове плюмажи

И у мужчин в петлице ресница Сатаны.

И Вы, о, Строгая, с электричеством во взоре,

Слегка нахмурившись, глазом одним

Глядите, как Гамлет в венке из теорий

Дико мечтает над черепом моим.

Воздух бездушен и миндально-горек,

Автомобили рушатся в провалы минут

И Вы поете: «Мой бедный Иорик!

Королевы жизни покойный шут».

За городом

Грустным вечером за городом распыленным,

Когда часы и минуты утратили ритм,

В летнем садике под обрюзгшим кленом

Я скучал над гренадином недопитым.

Подъезжали коляски, загорались плакаты

Под газовым фонарем, и лакеи

Были обрадованы и суетились как-то,

И бензин наполнял парковыя аллеи…

Лихорадочно вспыхивали фейерверки мелодий

Венгерских маршей и подмигивал смычок,

А я истерически плакал о том, что в ротонде

Из облаков луна потеряла пустячок.

Ночь прибежала и все стали добрыми,

Пахло вокруг электризованной весной…

И, так как звезды были все разобраны,

Я из сада ушел под ручку с луной.

Разбитые рифмы

Из-за глухонемоты серых портьер,

Цепляясь за кресла кабинета,

Вы появились и свое смуглое сердце

Положили на бронзовыя руки поэта.

Разделись и только в брюнетной голове

Черепашилась --">