Мария Викторовна Даминицкая - Индиго

По слухам он блюдёт завет,

Был чист, как Ангел поднебесный.

Не знал отличие полов,

Всех поражал, что так безгрешен.

Он был для всех настоль красив,

С холодной, гладкой, смуглой кожей,

Орлиный нос всё украшал,

Пленил собой, он, всех прохожих.

Большие, тёмные глаза

Сверкали строго под бровями.

Ланиты мертвенно бледны,

Внушали строгость, страх мирянам.

Взор огненный пронзал насквозь,

Но благородством всё ж исполнен.

Так отличал высокий рост,

Казалось всем, что он так скромен.

До плеч красивые власа

Струились кудрями черными.

Собой сводил он дам с ума,

Соблазн неведан был святыне.

Неведомы Амбросио

Суетные заботы люда.

Он был настоль суров всегда,

Что исцелял людей от блуда.

Собор был полон до краёв,

Свободных мест в нём не найти.

Проходы длинные, вдоль статуй,

Забиты были, не пройти.

На крыльях херувимов выше,

Повисли в воздухе мальчишки,

Речей Святого ждали долго,

Пришедших веселят детишки.

Святой Франциск со святым Марком,

На плечи зрителей вместили

И не смотря, что статуи,

С них видно далеко Святыню.

Двойную тяжесть каждый раз

Терпела статуя Агаты.

Амбросио так ждал народ,

Его слова были наградой.

Он мог в сердца вселить покой,

Надеждой наделял уставших.

Он боль снимал с больных людей

И веры придавал всем падшим.

Мог так часами говорить,

Но всем казалось, что минуты.

Любил Святого весь народ,

Мадрид гордился этим чудом.

Часть 2

Час службы за спиной остался.

Все прихожане разошлись

И кельи стали заполняться.

Так, настоятеля, толпа

Монахов в келью проводила.

И как обычно перед сном

Благословения просила.

Лишь только дверь закрыл монах,

Всех с превосходством отпуская,

Гордыня на него сошла,

Вела борьбу с смирением в зале.

Едва остался он один,

Как дал тот час волю тщеславью.

Восторга слышал голоса,

От проповеди – дверцы к Раю.

Так сердце излилось его

И преисполнилось блаженством.

Всю радость он сдержать не мог,

Как людям указал путь к дверце.

Воображение взялось

Картины рисовать величия.

Мечтал о будущем святой,

Подчёркивал своё отличие.

Он посмотрел вокруг себя,

Заликовался так святыня.

Гордыня громко говорила,

Он выше прочих смертных в Мире.

– Кто, – думал он.

– Кроме меня,

Прошёл все испытания

С детства?

Ничем себя не запятнал

И совесть чистая, как сердце?

Кто ещё смог смирить себя,

Разгул бурных страстей и нрава?

Чтобы потом

Закрыться так,

От мира, похоти,

Соблазна?

Уйти от Мира добровольно,

К себе девиц не подпускать.

Ведь зря ищу я человека,

Который смог, как я страдать.

Ни у кого кроме себя

Не вижу, я, подобной воли,

Ни в одной церкви нет такого,

Амбросио, как я – святого!

Как поразила проповедь,

Миряне не скрывали речи.

Толпились все вокруг меня

Крича, что: "Ты, единственный на свете!".

Кого не тронул ни соблазн

И даже порча не скусила.

Я должен быть всегда таким,

Держаться нужно, что есть силы!

Как я всегда себя блюстил,

Так должен монастырь держать свой.

Следить за братиями там

И наставлять на путь понятный.

Что если, вдруг, меня соблазн

С путей сведёт настоль внезапно?

Нарушу всё, что соблюдал,

Как примет это всё аббатство?

Ведь я такой же человек,

Природа чья слаба, как ветер,

Природа склонна к заблуждениям

И может отменить запреты.

А мне придёться покидать,

Свой уединЁнный приют – кЕлью.

Красивых дАм в церквИ встречать,

И исповЕдовать на тЕмы!

Мадрида благородный свет,

Всё каждый день ко мне съезжает.

Желают видеть лишь меня!

Как с ними я один свладаю?

Я должен приучать свой взор

Ко всем соблазнам и одеждам,

К желаниям и роскоши,

Чего лишал себя я прежде.

Что если встречу в Мире ту,

В который, я, вступить обязан,

Прекрасную, как ты, Мадонна,

Не знаю, сердцу не прикажешь?

При этой мысли взор упал,

На образ, что висел напротив.

Он Богоматерь наблюдал

И восхищался, что есть мочи!

Уже два года образ сей,

Был тем предметом вожделения.

Восторг святому приносил,

Невидимое поклонение.

Так долго он святой лик зрил,