Борис Леонидович Пастернак , Рюрик Ивнев , Сергей Павлович Бобров , Николай Николаевич Асеев , Василиск Гнедов , Иван Васильевич Игнатьев , (Божидар) - Руконог

мука – это шутка ребенка,

Я брожу но улицам, как сваха

И смеюсь нарочно звонко.

А в душе и в воздухе синем

Так обидно и невероятно больно.

Ах, когда мы занозы вынем

Из тела безвольного.

Ударить себя! Не поможет,

А других ударить – жалко,

И пойдешь к трехрублевой гадалке,

Посмотреть, как карты она разложит, –

И будет все так трафаретно:

Король, дама, девятка, двойка,

Неприятность, заботы (два валета);

И хочется, чтобы выскочила из колоды

Какая-нибудь новая масть,

И чтобы какой нибудь зверь, вышедший из моды,

Открыл бы свою старомодную пасть.

«Точно из развратного дома вырвавшаяся служительница…»

Точно из развратного дома вырвавшаяся служительница

Луша забегала по переулкам (без эпитета).

Ноги – как папиросы, ищущие пепельницу;

Ах, об этих признаниях другим не говорите.

Правда, часто глазам, покрасневшим от нечести,

Какие-то далекие селения бредятся,

И даже иногда плавающая в вечности,

Обстреливаемая поэтами Медведица.

И тогда становится стыдно от мелочей,

Непринимаемых обыкновенно во внимание,

Пейте, бейте железом, за дело. Чей

Удар сильнее – тому поклон, покаяние…

«В моем организме не хватает какого-то винтика…»

В моем организме не хватает какого-то винтика

Для того, чтобы мою безалаберность привести в порядок.

Не поможет мн ни гуммиарабик, ни синдетикон,

Я – растение не для обыкновенных грядок.

А в лица глупо улыбающимся шаблонцам

Я выплесну бочку своей фантазии,

И она заиграет, как осколки солнца,

До мучительности – в своем разнообразии

Написав рифмованные строчки, как это полагается,

Я закрою платочком лицо, опустившись,

И напомню движеньями умирающего зайца,

Долго не спавшего и долго не евшего.

А душа закроется, как копилка железная,

И никто не поинтересуется заглянуть в шелку

На любовь, чьими то ножницами изрезанную

И разложенную по кусочкам на полочки.

Павел Широков

На мосту

Сыро и холодно… Проходят вереницы

Людей знакомых и чуждых навсегда.

Один из них хочет наклониться,

Посмотреть туда, где чернеет вода.

Трясутся от холода отражения в зыби

И манит лукавым спокойствием струя,

Словно говорит: «мы укачать могли-бы.

Мы нежны, мы чутки, не такие, как земля».

Он наклонившийся, перешагнул перила,

Качнулся вперед – и нет никого.

Вода всплеснула… распустилась… скрыла…

На мосту суетились, не зная отчего.

Смотрели, ждали любопытные лица,

Но скоро ушли все. Кругом, как всегда,

Сыро и холодно. Тянется вереница

Людей, неоставляющих в памяти следа.

Мальчик нищий

Опять дрожать весь день на холоде

И быть упрямым, как стена;

Всем говорить о едком голоде,

Выдумывать, что мать больна.

Пройдут вчерашние прохожие,

А ветер, не поняв слова,

Ударит руки смуглокожие

И где удар, там – синева.

Найти окурок, – он закурится

Не хуже свежих папирос,

И весело бежать по улице,

Дым важно выпуская в нос.

Сейчас мороз – как пламя в кратере,

Вкруг ярко, шумно без конца…

А после крики грязной матери

И ругань пьяного отца.

Вирелэ

Ночные улицы, как залы,

В лучах красивых фонарей…

И Вы, похожая скорей

На заключенных зло в овалы

Маркиз портретных галерей.

Пройдете улицы, как залы,

В лучах красивых фонарей.

Вам лучше-б – легкие порталы

Готических монастырей

И вычурные карнавалы,

Чем эти улицы – как залы

И искры бледных фонарей

С одним стремлением: скорей!..

Ночные улицы – как залы,

Где взгляд красивых фонарей

Бросает муть прошедших дней

На бесполезные каналы.

Но шаловливые кораллы

И Ваши взоры мин милей,

Чем эта улицы – как залы.

Сердца – неполные бокалы;

Я Вам сказать готов: «налей!»

Для Вас сплетая в вирелэ,

Как в нитках с жемчугом-опалы,

Ночные улицы и залы.

Николай Асеев

Гудошная

Титлы черные твои

Разберу покорничьим

Ай люли ай люли

Разберу покорничьим

  Духом сверком злоем верой

  Убери обрадову

  Походи крутой игрой

  По накату адову

Опыланью пореки

Радости и почести

Мразовитые руки

След на милом --">