Андрей Олегович Белянин - Четырнадцатый апостол

Андрей Белянин Четырнадцатый апостол (сборник)

«Стихи не пишутся согласно общему алфавиту…»

Стихи не пишутся согласно общему алфавиту.

У них совершенно иная концепция происхождения.

Рифма вправе себя не осознавать, даже быть забитой,

Но вечно испытывать к слову детсадовское влечение.

Я не верю жонглерам своих же интимных строчек,

Продающим билеты на встречу с бульварной поэзией.

Жизнь – вдох, смерть – выдох. И далее многоточие –

Танец капелек крови на синем бритвенном лезвии.

Когда первая пуля срывает с губ короткое имя,

На расстреле не плачут, верно? Или мне показалось?

Или это не дождь полился из небесного вымени,

Или шесть выстрелов за цикл стихов – такая малость…

Что потом не заметишь, как сквозь тебя прорастают травы,

Как профиль твой повторяет случайное облако на закате.

И пусть все религии мира дружно окажутся правы,

Касаясь земли и праха в изголовье твоей кровати.

Но если ты веришь в рифмы – забудь и брось!

Не пачкай души своей модненькими «лавсториями».

Стихи всё равно пробьются через бетон или кость

Лба моего, набитого ветром и аллегориями, –

Взлетят к серебряной выси, подброшенные пинком!

Пока остаётся в руке пистолетный ствол, как последняя лира…

А ты осторожно выскрёбываешь розовым ноготком

Две буквы в объятиях сердца, на северном склоне мира…

«От снов твоих жестоко уходить…»

От снов твоих жестоко уходить

В прозрачный лес и каменное пламя,

В заката обагрившееся знамя

И в облака, которым вольно плыть

От края и до края, бесконечно…

Я буду там, как самый белый конь,

Поверивший в любимую ладонь

И позабывший, что ничто не вечно.

Разлука, задушившая любовь,

Всегда найдёт серьёзные причины,

А слёзы, недостойные мужчины,

Моих ресниц не испугают вновь.

Я буду жить в предчувствии огня

Настолько долго, как угодно Богу.

Благослови венец мой и дорогу.

Как я любил…

              Не забывай меня…

«Мне „Чёрный лекарь“ прописал покой…»

Мне «Чёрный лекарь» прописал покой,

Торжественную музыку Ванессы,

Пьер Бомарше – творения и пьесы,

И суеты на сердце никакой…

Я медленно смакую каждый сон,

Навеянный искусственною скрипкой,

Где в чистоте восторженной и зыбкой

Рассудок с сердцем дышат в унисон.

Вот кареглазой каплей по стеклу

Стекает дар креплёных лоз Тамани,

Он никого ничем уже не ранит,

Лишь превращает прошлое в золу.

Я пережду. Проверенный букет

Уже спасал ни одного поэта

От опиума или пистолета,

Или чего похуже… Мой совет –

Глоток вина! А после не спеша,

Ещё пока хоть что-то есть в стакане,

Пока вся память о любви не станет

Багрово-чёрной, как моя душа!

«Желтоглазая тоска…»

Желтоглазая тоска

С непонятною корыстью

В хрупкой плоскости виска

Ноет раненою рысью.

Процарапывая след,

Хочет вырваться на волю.

В удивлённом вскрике нет

Ни отчаянья, ни боли.

Кровь течёт под образа –

Это кошка тихой сапой

Закрывает мне глаза

Мягкою кровавой лапой…

«До сих пор от твоих поцелуев схожу с ума…»

До сих пор от твоих поцелуев схожу с ума.

До сих пор лишь стихами полнеет моя сума.

До сих пор небогат и по небу хожу пешком,

Облакам их кудри расчёсывая гребешком.

До сих пор хмелею, отражаясь в твоих слезах.

До сих пор все мои акварели ищут твои глаза.

До сих пор моими рифмами кормят чужих коней,

А шашка, пившая кровь, тихо висит на стене.

До сих пор я боюсь смотреть на улыбки детей.

До сих пор в моих снах призраки чёрных теней.

До сих пор отпускаю ушедших с любого числа.

Моя телефонная книга, словно перо, бела.

До сих пор бьюсь о стенку ничейной ролью.

До сих пор один – ненавижу делиться болью.

Этот выстрел короткий в висок, в упор –

Крест мой, суд мой и приговор.

До сих пор…

«Старик Хайям!..»

Старик Хайям!

Прими и мой поклон

С долины Рейна, где на дне фужера,

Лозой увитый, виноградный склон

Сверяет боль на вкус и страх на веру.

Багровый цвет германского вина

Окрашивает душу и мотивы.

«Мой милый Августин…» ещё раз и до дна!

В поэзии важны аперитивы.

Как пили в дни