Николай Николаевич Асеев - Том 1. Стихотворения и поэмы 1910-1927

маленький театрик – подвал, где мы собирали местную молодежь, репетировали пьесы, устраивали конкурсы стихов. Но вскоре эти затеи приостановились. Началась интервенция, газета подвергалась репрессиям, оставаться, хотя бы и номинальным редактором, было небезопасно. Мы с женой переселились из города на 26-ю версту, жили не прописавшись, а затем получили возможность выехать из белогвардейских тисков в Читу, бывшую тогда столицей ДВР – Дальневосточной республики.

Оттуда при содействии А. В. Луначарского я был вызван в Москву как молодой писатель. Здесь и возобновилось мое прерванное на ряд лет знакомство с Маяковским Он знал, что на Дальнем Востоке я читал его «Мистерию-буфф» рабочим Владивостокских временных мастерских, знал, что печатал отрывки из «Человека» в газете, что читал лекции о новой поэзии во Владивостоке, – и сразу принял меня как родного. Затем началась работа в «Лефе», в газетах, в издательствах, которую опять-таки возглавлял Маяковский, неотступно, как пароход баржу, буксируя меня всюду с собою. Я объездил с ним города Союза – Тулу, Харьков, Киев; совместно с ним выпустил несколько агитационных брошюр.

Неизменная товарищеская заботливость со стороны Владимира Владимировича продолжалась до конца его жизни. Благодаря ему было издано много моих книг. Позже я написал о нем поэму, чтобы хоть отчасти восполнить свой долг перед ним. Без него мне стало труднее. И, несмотря на знаки внимания со стороны товарищей по литературе, я так никогда и не оправился от этой потери. Это невозвратимо и неповторимо.

На этом, собственно, и заканчивается моя автобиография. Все остальное лишь варианты главного <…>

Москва 1957–1962

Ночная флейта

1914

Песня таракана Пимрома

Сергею Боброву

Надев зеленую ермолку

и шубку белую песца,

я посещаю втихомолку

покои сонного дворца.

Стою неслышим и неведом

за изголовьями у вас,

равно – и счастию и бедам

распределяя день и час.

Вам не избегнуть этой власти,

я не таков, я не таков!

Вмиг расколюсь один на части,

стуча в двенадцать каблуков…

И даже, – этого ль вам мало? –

не утаю, не утаю, –

ее величество плясала

вчера под песенку мою!

1911

Внезапье

Валерию Брюсову

Бился пульс нараставшего горя,

но шумела лавина годин…

  Смеясь, в наклоненном проборе

  встречал серебро господин.

В изломы размеренных улиц,

нараставших, падавших ниц,

  летел он, грозя и сутулясь,

  миллионами сумрачных лиц.

Опахнул эти души старинный,

незабытый, веселый недуг –

  как из сверкали вышел витринной

  оглянувшийся медленно друг.

Словно стал он грустнее, старше,

словно ведать, жить разлюбил, –

  но в его укороченном марше

  мнилась мощь неослабнувших жил.

И, коснувшись ногою панели,

он исчез в темноту, без следа.

  Но дрожащие стекла звенели,

  как пробитая ветром слюда.

1911

Ночной поход

Вере Станевич

Горькие в сердце – миндалины…

  В черном небе зеркал

нежной звездою вспыхнул блистательный,

  взвитый тобой бокал.

Кинута, кинута жизни гостиница;

  за миллионы миль,

бешено вздрогнув, за полночь кинется

  воющий автомобиль.

Взрежет изглубья вздохами мерными,

  ветром исполнит путь;

ты капитаном станешь над верными:

  некому нас вернуть!

Губы твои во мрак зароются…

  Но – поворот руля, –

низкие горы вдали откроются:

  это – опять земля!

Фокусник

М. И. Бобровой

Сверьте балансы и счеты!..

Четок ли черный гаммонд?

Плавно склоняешь плечо ты

  на горизонт.

Пляшут тени ротаций,

мерно ширяет метр,

числа твоих нотаций

  разносит ветр.

Вспыхнут слова зигзагами

в бледном блистанье линз…

Из голубой колымаги –

  выходит принц.

«Алло!» – и в траурных трубкак

перводержавный зов.

Но не расслышать хрупких,

  ломающихся слов.

Тем, кто изломья звука

тайно поймет теперь, –

тень кавалера Глюка

  откроет дверь.

1912

«Как вынесло утро тяжелые стрелы…»

Как вынесло утро тяжелые стрелы,

пронзившие плоть винограда безбольно, –

Душа моя снова назвать захотела

веселую --">