Александр Габриэль - По прозванью человеки

мы между пальцев разбазарили,

и истощили вещмешки не полностью.

А взгляд назад — отнюдь не во спасение,

а токмо лишь для восполненья опыта…

Весеннее — по-прежнему весеннее,

от птичьих криков до любовных шёпотов.

Нас ветры жизни чуточку взлохматили,

слегка приблизив ангельское пение…

Наверное, мы всё-таки мечтатели —

потерянное, в общем, поколение.

16, или Девчонка с собакой

Что ж ты, прошлое, жаждешь казаться

румяным, завидным et cetera,

чем-то вроде клубка,

из пушистейших ниточек времени свитого?!..

А она выходила из дома напротив выгуливать сеттера,

и кокетливо ветер

касался её новомодного свитера.

Затихали бессильно

аккорды тревожного птичьего клёкота —

второпях отходили отряды пернатых

на юг, к Малороссии.

А девчонка по лужам неслась, аки по суху — тонкая, лёгкая,

совместив территорию памяти

и территорию осени.

Сентябрило.

И время подсчёта цыплят наступало, наверное.

И была, что ни день,

эта осень то нежной, то грозною — всякою…

Шли повторно «Семнадцать мгновений весны»,

но до города Берна я

мог добраться быстрей и верней, чем до этой

девчонки с собакою.

И дышала душа невпопад, без резона,

предчувствием Нового,

и сердчишко стучало в груди

с частотою бессмысленно-бойкою…

А вокруг жили люди, ходили трамваи.

Из врат продуктового

отоваренно пёр гегемон, не гнушаясь беседой с прослойкою.

Занавеска железная…

Серое. Серое. Серое.

Красное.

Кто-то жил по простому наитию,

кто-то — серьёзно уверовав…

Над хрущёвской жилою коробкой

болталась удавка «Да здравствует…»,

а над ней — небеса

с чуть заметно другими оттенками серого.

А вокруг жили люди —

вздыхая, смеясь, улыбаясь и охая,

освещая свое бытие

то молитвой, то свадьбой, то дракою…

Но в 16 —плевать,

совершенно плевать, что там станет с эпохою,

лишь неслась бы по лужам,

по мокнущим листьям

девчонка с собакою.

Вспомни

Вспомни время, как старую фотку…

В нём не гнали по радио рэп.

В нём четыре двенадцать — за водку,

восемнадцать копеек — за хлеб.

В нём мы крохотной мелочи рады,

как не снилось теперешним вам…

В нём артисты советской эстрады

органичны, как руки по швам.

И зовёт, и зовёт в свои сени,

безнадёжно закрыв рубежи,

постоянная ложь во спасенье

без надежд на спасенье от лжи.

И на лошади смотрится бойко

не носящий костюмов и брюк

гордый Митич по имени Гойко,

югославский фактурный физрук.

Недоступны ни Осло, ни Мекка

на века, до скончанья времён.

Всюду красная морда генсека

в окружении красных знамён.

Но летит к нам звездой непогасшей,

мотыльком неразумным на свет

скоммунизженной юности нашей

чуть стыдливый негромкий привет.

Такси-блюз

Старый кэб закатного цвета ржавого.

Сторроу-Драйв. Из русских краёв таксист.

И всё те же песни Тимура Шаова,

да налип на «дворник» зелёный лист.

Дождь и град смешались в такое крошево,

что, ей-богу, Бостон не стоит месс…

И чернеют тучи, как кляксы Роршаха

на нависшем своде стальных небес.

Занесла ж меня в этот кэб нелёгкая!

Я же мог бы выбрать другой, поди…

Не бубни, таксист, о проблемах, окая,

да потише сделай свои CD.

Поражай другого своими темами

и кляни бурлацки свою баржу…

Да, у нас с тобою похожи демоны,

только я своих при себе держу.

Разве что — в стихи, непрямой наводкою,

я гоню их ближе к Большой Земле…

Еле слышно тянет лучком с селёдкою

от салона старого «Шевроле».

Недосказанное

В то время и в средних широтах гуляли пассаты,

в то время деревья, как водится, были большими…

Размеренный пульс окончания семидесятых

стучал, как поздней --">