Вадим Габриэлевич Шершеневич - Автомобилья поступь

страна,

Причастившись с кроткой верой

Здесь военного вина.

И теперь, бреди же к хатам,

С песнями садись к окну:

Ты не будешь Араратом

Будапештскому челну.

Галиция

«Болота пасмурят туманами, и накидано сырости…»

Болота пасмурят туманами и накидано сырости

Щедрою ночью в раскрытые глотки озер…

Исканавилось поле, и зобы окопов успели вырасти

На обмотанных снежными шарфами горлах гор.

И там, где зеленел, обеленный по-пояс,

Лес, прервавший ветровую гульбу,

Мучительно крякали и хлопали, лопаясь,

Стальные чемоданы, несущие судьбу.

О, как много в маленькой пуле вмещается:

Телеграмма, сиротство, тоска и нужда!

Так в сухой H2O формуле переливается

Во всей своей текучи юркая вода!

По прежнему звонкала стлань коня под безжизненным,

Коченеющим, безруким мертвецом;

А горизонт оковал всех отчизненным

Огромным и рыжим обручальным кольцом.

И редели ряды, выеденные свинцовою молью,

И пуговицы пушечных колес оторвались от передка..

А лунные пятна казались затверделой мозолью,

Что луна натерла об тучи и облака

Галиция

«Как конверт, распечатана талая почва…»

Как конверт, распечатана талая почва…

Из под снежных проглядов – зеленый почерк весны…

Всюду, всюду одно. Сквозь вихри и ночь вы

Душите простые и вечные сны.

Всегда и всюду. И в словах молитвы

Утерянной с детства «……»

И в блестких взрывах «……»

Я вижу, Евгения, отсвет ваш.

Знаю, что солнце только огненная точка,

А лучи пряжа развернутого мотка

И это пряжа от вашей черноглазой почки

До моего посеревшего зрачка.

Даже здесь, где в пушечном, громоздящемся калибре

Машет белым платком, расставаясь с дулом, ядро,

Где пулемет выкидывает стаи стальных колибри, –

Я только о вас. Всегда. Остро.

Стрекочет в небе аэро стройное,

Как осколок боя залетевший в тыл, –

Это вы перепечатываете на машинке, спокойная,

Мой безалаберный, но рифмованный пыл.

Даже в вялых движеньях умирающих, скорбящих,

Уходящих с непокрытою головой в облаковую тень, –

Я вижу только то, что здесь настояще:

Эта медлительность, облеченная в вашу лень.

Всегда и всюду. Сквозь гранитные были,

Сквозь муаровые бредни, в которых мир возрос,

Вижу вас, промелькающую на аутомобиле,

И в раковинах ресниц пара черных роз.

Остро и вечно. В грохоте, в гуле,

В тишине. Повсюду. Одно, как одни…

Даже прямо в грудь летящая пуля

Шепчет, как вы: «Милый! Усни!»

Галиция

«Побеги фабричных труб в воздухе выбили…»

…Побеги фабричных труб в воздухе выбили

Застылый, отчеканенный силуэт торчком

И на этом фоне, как будто грозящих далекой гибели,

Город пробужен телеграфным щелчком.

В суматохе люднеющих улиц, где каждый к другому приклеен,

Электрической жидкостью, вытекшей из редакционных колб,

Душа намазана свеже-зернистой радостью у окон кофеен,

Вздрогнувших от ура нависающих толп.

Напряглись стальные телефонные нервы,

Площадь не могла всех желающих обнять;

Стучали сердца, у которых в первый

Война сумела парное чувство отыскать.

Даже небо, сразу уставшее бродить по́-миру,

Подошло, наклонилось и просится в стекло,

Туда, где, на липкую краску газетного номера,

Сотни взблеснувших зрачков натекло.

Время скосило на циферблате мгновений сотни,

Воздух был пробит криками и не успевал уснуть

И каждая маленькая, узкая подворотня

Выросла и вытянулась, чтобы, как все, вздохнуть.

И порой из огромной ползущей толповерти,

Как из бутылки пробка, шапки взлетали с голов,

Словно это плевки в лицо изможденной смерти,

Осторожно выглядывавшей из сугробов облаков.

И комками приветствий встречались вагоны,

Глядящие строго и упорно из своей глубины,

Везущие раненых, слезы и стоны, –

Этот слишком драгоценный сор войны.

Сергею Третьякову

Что должно было быть – случилось просто,

Красный прыщ событий на поэмах вскочил

И каждая строчка – колючий отросток

Листья рифм обронил.

Все, что дорого было, – не дорого больше,

Что истинно дорого, – душа не увидит…

Нам простые слова: «Павший на поле Польши»

Сейчас дороже, чем цепкий эпитет.

О, что наши строчки, когда нынче люди

В серых строках, как буквы, вперед, сквозь овраг?!

Когда пальмы --">