Лидия Давыдовна Червинская - Стихотворения

бьет упорно карта…

Уйти домой – но как заснуть?

Куда уходят ночи марта,

Которых сердцем жаль чуть-чуть…

(Безропотно и безлюбовно).

Свобода… как это условно.

Один – и очень узкий – путь.

Из книги «Двенадцать месяцев» (1956)

* * *

День в сумерки, как оттиск бледный

с любого дня любой зимы

в стране, где вместе жили мы.

На горизонте отблеск медный

Сухого солнца января,

А ближе, над домами, тень.

Мерцает поздняя заря…

Мир невесомый, чистый, бедный

вновь воскресил, сгорая, день…

Смягчило время контур строгий,

потухли краски с той поры…

Но нет стыда, и нет тревоги,

Как в прошлом не было игры.

Мы не заметили начала,

не будем подводить итог…

Развязку жизнь нам подсказала,

но кто ее предвидеть мог?

* * *

С Новым Годом – и прощай до срока.

Что с того, что нам не по пути…

Каждая удача одинока,

как моя любовь к тебе. Прости.

От стола на золотом паркете

словно тень огромного кольца.

Каждый раз, когда на этом свете

бьются в общей радости сердца,

ты еще дороже мне. И ближе

даже то, что разделило нас.

Странно сознавать, что ты в Париже,

той же ночью, в тот же час

слышишь тот же голос из эфира:

С Новым Годом … Тонкий бой часов…

И далеким благовестом мира –

звон цимбальный, еле уловимый,

страсбургских колоколов.

С новым счастьем, друг любимый.

* * *

Я помню о тебе, Татьяна…

Во мне еще жива любовь.

Но, как за чтением романа,

тревожна мысль, спокойна кровь.

Я разуверилась во многом,

скупее слезы и слова –

что это: гибель, благодать?

Теперь, когда над эпилогом

уже склонилась голова,

чего еще от жизни ждать…

Скажи, какого откровенья,

каких мучительных побед?

Любви бесплодны вдохновенья.

От них остался темный след:

жуть суеверий, снов, гаданий,

да ворох писем и бумаг…

И яд мечты о том свиданьи,

когда скажу спокойно я:

Прощай, мой друг. Прости, мой враг.

Сегодня очередь моя.

* * *

Мы больше ни о чем не говорим.

Нам безразлично все и жалко всех.

От жалости мы часто лжем другим

(утешить этих, не обидеть тех-

Какой же грех?)

От безразличия мы лжем себе:

нет правды в мире, смысла нет в борьбе –

о чем же спор?

Спор о любви. Той, что для всех одна.

Той, что боролась с нами за свободу.

Как можно жить, когда идет она

в слезах, в лохмотьях, ночью, в непогоду

на горе и позор…

Луч солнца из тюремного окна,

твой поднятый навстречу солнцу взор,

чуть дрогнувшая на плече рука –

совсем не бред…

и далеко не вздор

страх одиночества и смертная тоска

по тем, с кем оборвался разговор.

* * *

Что в том, что мне бывало тяжело

всю жизнь любить и ждать всю жизнь

признанья…

Пусть счастья не было – но счастье быть могло.

И мне довольно этого сознанья,

чтоб дальше жить, твердить как наизусть

Слова любые… повторять движенья…

ждать и бояться, что подступит к сердцу грусть

соленою волною вдохновенья.

Тогда меня преследуют (подряд

слагаясь сами, строки за строкою)

стихи, похожие на изумруд, на яд,

На зелень, отраженную рекою…

На твой лучистый и мертвящий взгляд.

* * *

Раннее солнце за красною шторой.

Солнечный луч проникает в окно

в противоречии с жизнью, в которой

холодно, тесно, темно.

В противоречии с ним – неизбежность

гибели близкой, разлуки, конца…

В противоречии – страстная нежность

с жалостью острой при виде родного

немолодого лица.

Так разойтись, без единого слова…

Этого я не пойму никогда.

Мы и заметить, любя, не успели,

как между нами возникла вражда.

Чистое, яркое утро в апреле…

Где это было? Когда?

* * *

Кто же из --">