Николай Алексеевич Заболоцкий - Столбцы

сидит в купели как султан,

прекрасный поп поет как бубен,

паникадилом осиян;

прабабка свечку выжимает,

младенец будто бы мужает,

но новый быт несется вскачь —

младенец лезет окарач.

Ему не больно, не досадно,

ему назад не близок путь,

и звезд коричневые пятна

ему наклеены на грудь.

Уж он и смотрит свысока,

(в его глазах — два оселка),

потом пирует до отказу

в размахе жизни трудовой,

гляди! гляди! он выпил квасу,

он девок трогает рукой

и вдруг, шагая через стол,

садится прямо в комсомол.

А время сохнет и желтеет,

стареет папенька-отец

и за окошками в аллее

играет сваха в бубенец.

Ступни младенца стали шире,

от стали ширится рука,

уж он сидит в большой квартире,

невесту держит за рукав.

Приходит поп, тряся ногами,

в ладошке мощи бережет,

благословить желает стенки,

невесте — крестик подарить…

— Увы! — сказал ему младенец, —

уйди, уйди, кудрявый поп,

я — новой жизни ополченец,

тебе-ж — один остался гроб!

Уж поп тихонько плакать хочет,

стоит на лестнице, бормочет,

уходит в рощу, плачет лихо;

младенец в хохот ударял —

с невестой шепчется: Шутиха,

скорей бы час любви настал!

Но вот знакомые скатились,

завод пропел: ура! ура!

и новый быт, даруя милость,

в тарелке держит осетра.

Варенье, ложечкой носимо,

успело сделаться свежо,

жених проворен нестерпимо,

к невесте лепится ужом,

и председатель на-отвале,

чете играя похвалу,

приносит в выборгском бокале

вино солдатское, халву,

и, принимая красный спич,

сидит на столике кулич.

Ура! ура! — заводы воют,

картошкой дым под небеса,

и вот супруги на покое

сидят и чешут волоса.

И стало все благоприятно:

приходит ночь, ушла обратно,

и за окошком через миг

погасла свечка-пятерик.

Апр. 1927

Движение

Сидит извозчик как на троне,

из ваты сделана броня,

и борода, как на иконе,

лежит, монетами звеня.

А бедный конь руками машет,

то вытянется, как налим,

то снова восемь ног сверкают

в его блестящем животе.

Дек. 1927

На рынке

В уборе из цветов и крынок

открыл ворота старый рынок.

Здесь бабы толсты словно кадки,

их шаль — невиданной красы,

и огурцы, как великаны,

прилежно плавают в воде.

Сверкают саблями селедки,

их глазки маленькие кротки,

но вот — разрезаны ножом —

они свиваются ужом; и

мясо властью топора

лежит как красная дыра;

и колбаса кишкой кровавой

в жаровне плавает корявой;

и вслед за ней кудрявый пес

несет на воздух постный нос,

и пасть открыта словно дверь,

и голова — как блюдо,

и ноги точные идут,

сгибаясь медленно посередине.

Но что это?

Он с видом сожаленья

остановился наугад

и слезы, точно виноград,

из глаз по воздуху летят.

Калеки выстроились в ряд,

один — играет на гитаре;

он весь откинулся назад,

ему обрубок помогает,

а на обрубке том — костыль

как деревянная бутыль.

Росток руки другой нам кажет,

он ею хвастается, машет,

он вырвал палец через рот,

и визгнул палец, словно крот,

и хрустнул кости перекресток,

и сдвинулось лицо в наперсток.

А третий — закрутив усы,

глядит воинственным героем,

в глазах татарских, чуть косых —

ни беспокойства ни покоя;

он в банке едет на колесах,

во рту запрятан крепкий руль,

--">