Николай Алексеевич Заболоцкий - Столбцы

лодки ходят,

гребцы не смыслят ни-чертá;

он их толкнет — они бежать,

бегут-бегут, потом опять

идут — задорные — навстречу.

Он им кричит: я искалечу!

Они уверены, что нет…

И всюду сумасшедший бред,

и белый воздух липнет к крышам,

а ночь уже на ладан дышит,

качается как на весах.

Так недоносок или ангел,

открыв молочные глаза,

качается в спиртовой банке

и просится на небеса.

Июль 1926

Футбол

Ликует форвард на бегу,

теперь ему какое дело? —

как будто кости берегут

его распахнутое тело.

Как плащ, летит его душа,

ключица стукается звонко

о перехват его плаща,

танцует в ухе перепонка,

танцует в горле виноград

и шар перелетает ряд.

Его хватают наугад,

его отравою поят,

но каблуков железный яд

ему страшнее во сто крат.

Назад!

Свалились в кучу беки,

опухшие от сквозняка,

и вот — через моря и реки,

просторы, площади, снега —

расправив пышные доспехи

и накренясь в меридиан,

слетает шар.

Ликует форвард на пожар,

свинтив железные колена,

но уж из горла бьет фонтан,

он падает, кричит: измена!

А шар вертится между стен,

дымится, пучится, хохочет,

глазок сожмет — спокойной ночи!

глазок откроет — добрый день!

и форварда замучить хочет.

Четыре голла пали в ряд,

над ними трубы не гремят,

их сосчитал и тряпкой вытер

меланхолический голкипер

и крикнул ночь. Приходит ночь.

Бренча алмазною заслонкой,

она вставляет черный ключ

в атмосферическую лунку —

открылся госпиталь.

   Увы!

Здесь форвард спит

без головы.

Над ним два медные копья

упрямый шар веревкой вяжут,

с плиты загробная вода

стекает в ямки вырезные

и сохнет в горле виноград.

Спи, форвард, задом наперед!

Сии, бедный форвард!

Над землею

заря упала глубока,

танцуют девочки с зарею

у голубого ручейка;

все так же вянут на покое

в лиловом домике обои,

стареет мама с каждым днем…

Спи, бедный форвард!

Мы живем.

Авг. 1926

2

Море

Вставали горы старины,

война вставала. Вкруг войны

скрипя, летели валуны,

сиянием окружены.

Чернело море в пароход

и волны на его дорожке,

как бы серебряные ложки,

стучали. Как слепые кошки,

мерцая около бортов,

бесились весело. Из ртов,

из черных ртов у них стекал

поток горячего стекла,

стекал и падал, надувался,

качался, брызгал, упадал,

навстречу поднимался вал

и шторм кружился в буйном вальсе,

и в пароход кричал: «Попался!

Ага, попался!» Или: «Ну-с,

вытаскивай из трюма груз!»

Из трусости или забавы

прожектор волны надавил

и, точно каменные бабы,

они ослепли. Ветер был

все осторожней, тише к флагу,

и флаг трещал как бы бумага

надорванная. Шторм упал

и вышел месяц наконец,

скользнул сияньем между палуб,

и мокрый глянец лег погреться

у труб. На волнах шел румянец,

зеленоватый от руля,

губами плотно шевеля…

Ноябрь 1926

Офорт

И грянул на весь оглушительный зал:

— Покойник из царского дома бежал!

Покойник по улицам гордо идет,

его постояльцы ведут под уздцы;

он голосом трубным молитву поет

и руки ломает наверх.

Он — в медных очках, перепончатых рамах,

переполнен до горла подземной --">