Юлия Мамочева - Душой наизнанку

ускориться.

Полно, живи. Глазами не стекленей.

Здравствуй, единственный лик. Здравствуй,

                  искра солнца.

Искра солнца в театре томных теней.

«Зналось ли мне, что случается в жизни любовь?..»

Зналось ли мне, что случается в жизни любовь?

Снилось ли мне, что бывает она такою?

Что занедужу, неба хлебнув, словно корью,

Ей — безнадёжно блаженною, колдовскою,

Сущею жаром двух окаянных лбов…

Мой — накалён, твой — под стать. Горизонт —

                   в наклонную.

Клан полупьяных пополнен столь резво-чинно.

Знаю: ты понимаешь меня, влюблённую

Бесповоротно, безвременно, неизлечимо.

Время умеет, оказывается, сгущаться

В солнце, какое по тесному лазу горла

Пульсно восходит зенитом из глаз лучиться,

Чтобы они светлели, сочась сейчастьем…

С пристальным нетерпеньем голодной волчицы —

Веришь? — любви ждала я какой угодно,

Да настоящей пришлось по силам случиться.

«Вы, вероломно в душу, как в монастырь…»

Вы, вероломно в душу, как в монастырь,

Рвавшиеся вороватыми

пилигримами, —

В вашу честь полыхают эти мосты,

Горем горят, хоть казались встарь — негоримыми.

Пламя крылится над спинами их горбатыми,

Крылья-то борются с ветром багряными сукнами…

Я монастырь — из таких, что рыдают набатами

И с трудом становятся неприступными.

Я монастырь; душе за прочными стенами

(Теми, что кажутся — серой девичьей кожицей)

Слаще скукожиться, нежели всуе тревожиться

Вами, незваными да разномастно смятенными.

Видно мне: заревом рыжим лазурь окровавилась,

Огненным крыльям не набушеваться досыта!

Гости назойливы — знаю я вашу коварность,

Снова полезете самым бесстыдным способом…

Ест мне глаза-бойницы кислый дым,

Грош полнолуния — плата за домыслы грешные…

Рушатся в ров и тонут один за одним

Трупы мостов — обескрыленные, обгоревшие.

Я окружён им, водами — чинными, чёрными,

Непереплывными для пилигримовых полчищ,

Девственно гладкими, словно сама исконность.

Я — монастырь. Я башнями вышусь точёными

В уединении. Что ж ты, душа, лопочешь

Горестно — коль одиночеством успокоилась?..

«Бог на ладони моей распахнулся крестом…»

Бог на ладони моей распахнулся крестом,

Ласково глядя в серую гладь потолка.

Сгусток покоя крошечно-золотой —

Негой теплыни в заиндевелость кожи.

Март — а зима никак не покинет престол:

Там, за стеною, пурги неустанный стон

Улицы лижет. Знаю наверняка:

Вторник сегодня. Разум, о, сердцу вторь!..

Окоченевшая, в людной томлюсь прихожей.

Дверь на меня взирала надгробной плитой:

Скрипнула — закопошился в желудке такой же

Липко-холодный дремавших червей клубок.

Ручку рванувши, вхожу. Хладь очков запотела.

Жидкую душу в сосуде продрогшего тела —

Через порог я решилась, держась за бок.

Очередь. Горечь слюны. Не желая полемик,

Тихо сижу в хвосте, надломившись в коленях,

А на ладони — крестом распахнутый Бог,

Капля истомно-горячего эликсира

Мудрости, правды, вечности, светлой силы…

Бог

глядит в потолок,

Я же — в Господа сиро

Вгрызлась взором трясинным — крепко, спесиво…

Взором вцепилась в Спасителя. Save my soul!..

— Девушка! Очередь ваша!

— Уже? Спасибо.

Вставши, ползу к окошку побитой псиной

С Боженькой, сжатым истово в кулаке.

Месит, свистя, массу мыслей мастак-муссон:

Там, в голове, не смолкает метели стон…

Господи, кем становлюсь я, родимый? Кем?..

Отче наш, иже еси на небеси,

Силы дай мне вконец не лишиться сил.

Отче наш, да святится имя твоё…

Жар в кулаке — знак того, что я не одна.

Хлеб наш насущный дай нам днесь — как дана

Спесь — приклонившись, в квадратный глянуть проём

Окна —

Чуя под сердцем зуд нетерпения, зуд…

Бог в кулаке — сгустком нежности. Добр он к нам,

Точно привыкший к тому, что его — сдают.

--">