Юрий Давидович Левитанский - Черно-белое кино (сборник)

Юрий Левитанский Черно-белое кино

© Юрий Левитанский, 2005

© «Время», 2005

* * *

Стороны света (1959)

«Что я знаю про стороны света?…»

Что я знаю про стороны света?

Вот опять, с наступлением дня,

недоступные стороны света,

как леса, обступают меня.

Нет, не стороны те

и не страны,

где дожди не такие, как тут,

где деревья причудливо странны

и цветы по-другому цветут,

где природы безмерны щедроты

и где лето полгода в году, —

я сегодня иные широты

и долготы имею в виду.

Вот в распахнутой раме рассвета

открываются стороны света.

Сколько их?

Их никто не считал.

Открывается Детство и Старость,

открывается Злоба и Ярость,

море Нежности,

озеро Жалость

открывается в раме окна,

и глухие низины Порока,

и Любви голубая дорога,

и в тумане багровом Война,

– есть такая еще сторона

с небесами багрового цвета, —

и река под названием Лета,

где живет перевозчик Харон…

Ах, как много у света сторон!

Все они обступают меня,

проступают во мне,

как узоры на зимнем окне,

а потом они тают

и вновь открываются в раме рассвета,

незнакомые стороны света.

«В ожидании дел невиданных…»

В ожидании дел невиданных

из чужой страны,

в сапогах, под Берлином выданных,

я пришел с войны.

Огляделся. Над белым бережком

бегут облака.

Горожанки проносят бережно

куски молока.

И скользят, на глаза на самые

натянув платок.

И полозья скрежещут санные,

и звенит ледок.

Очень белое все и светлое —

ах, как снег слепит!

Начинаю житье оседлое,

позабытый быт.

Пыль очищена, грязь соскоблена,

и – конец войне.

Ничего у меня не скоплено,

все мое – на мне.

Я себя в этом мире пробую,

я вхожу в права.

То с ведерком стою над прорубью,

то колю дрова.

Растолку картофель отваренный —

и обед готов.

Скудно карточки отоварены

хлебом тех годов.

Но шинелка на мне починена,

нигде ни пятна.

Ребятишки глядят почтительно

на мои ордена.

И пока я гремлю, орудуя

кочергой в печи,

все им чудится – бьют орудия,

трубят трубачи.

Но снежинок ночных кружение,

заоконный свет —

словно полное отрешение

от прошедших лет.

Ходят ходики полусонные,

и стоят у стены

сапоги мои, привезенные

из чужой страны.

«Грач над березовой чащей…»

Грач над березовой чащей.

Света и сумрака заговор.

Вечно о чем-то молчащий

неразговорчивый загород.

Лес меня ветками хлещет

в сумраке спутанной зелени.

Лес меня бережно лечит

древними мудрыми зельями.

Мягкой травой врачует —

век исцеленному здравствовать,

посох дорожный вручает —

с посохом по лесу странствовать.

Корни замшелого клена

сучьями трогаю голыми,

и откликается крона

дальними строгими гулами.

Резко сгущаются тени.

Перемещаются линии.

Тихо шевелятся в тине

странные желтые лилии.

Гром осыпается близко,

будит округу уснувшую.

Щурюсь от быстрого блеска.

Слушаю. Слушаю. Слушаю.

«Откуда вы приходите, слова…»

Откуда вы приходите, слова,

исполненные доброго доверья?

По-моему, оттуда, где трава.

По-моему, оттуда, где деревья.

Нам переходы света и теней

за древними лесными деревами

покажутся резными теремами,

возникшими из света и теней.

А дальше будет глуше и темней,

и тропка лисья станет неприметной.

Она и вправду стала неприметной,

а все-таки давай пойдем по ней,

пойдем на ошупь, ветки раздвигая.

Эге-ге-гей! Ну где же вы, слова?

«Слова, слова!..» – вздыхают робко листья,

и тропка поворачивает лисья туда,

где в листьях прячется сова.

А может, так же прячутся слова

за пнями и замшелыми камнями?

Слова – они, наверное, корнями,

как дерева, уходят в глубину.

И тропка нас уводит в старину,

туда, где бродит пращур волосатый

по травам, не имеющим названья,

где снег летит, не названный еще,

поет еще не названная птица и звезды,

у которых нет названья,

в дремучих отражаются очах.

И пращура охватывает трепет,

едва доходит до его сознанья,

какая тяжесть на его плечах.

В нем глухо пробуждается художник,

и, сладкие испытывая муки,

он ждет вас, нерожденные слова.

Он что-то удивительное лепит,

мешая краски, запахи и звуки.

Сначала это только смутный лепет,

и вдруг он

--">