Сергей Александрович Завьялов , Елена Николаевна Фанайлова , Григорий Михайлович Дашевский - Дума иван-чая

лица,

подо льдом мерцал,

отражая ясный блеск,

проникавший сквозь тонкую кожу

сном смеженных небес

в тесноту воздушного белка.

Озаренный явью сон

был пронзен

призраком порожним,

как отверстием зрачка

в облаке из радужных пелен.

Началась весна.

И не пряча веры ранней,

бодрствуя в пещере сна,

он вдыхал и пил зиянье,

а тому была тесна

плоть во льду воспоминаний.

«Чем зорче ты в чужом бреду,

тем легче он тебя морочит.

О, дай, я тоже ночь найду

или откройте небу очи!

Отверзлись небеса, и в щель

забытое вползает пламя,

по граням пепельных вещей

сверкая ветхими огнями.

И я увидел, всё в пыли,

лицо, горящее в пустыне:

его черты зрачок прожгли,

моей сетчаткой став отныне,

изнанкой тела огневой,

моею пламенною тенью.

Я заплатил самим собой

за жаркое приобретенье».

Январь–март 1984

Одиссей и сирены

По путям воздушным, белым

прогремев, сирены пенье

проникает твердым мелом

в душу в узах слуха, зренья.

Мне невыносима жесткость

голосов, кроящих душу,

я хочу сухого воска —

мягче пустоты и суше,

чем слепые тротуары,

не разбуженные тенью

от мельканья мелких, карих,

воробьиных глаз сирены,

чтобы не крошился с краю

свет чужим и белым слоем

и свобода восковая

засияла тишиною.

Апрель 1984

Одиссей и Гермес

Посланец неба кроется то в прежних

краях боярышника, опускаясь

развилками вины и темноезжим

путем ствола в укромный, ранний ярус,

то за воздушным слоем отдаленья,

стесненного грядущею грозою.

И облик летуна в тоскливом зреньи

на птичий и божественный раздвоен,

а он не различает: то ли болью,

то ли простором и листвой измятой

искажено лицо того, кто молит:

не раздвигай ветвей, времен зубчатых,

не покидай неровной душной дали,

дай силы в шаткий облик твердо верить,

пока видны отчетливо не стали

твой острый клюв и твои плечи в перьях.

Июнь 1984

Итака

Все ближе ночь. Закат на зданьях чертит

грядущие развалины. Проемы

и окна углубляет. Как водой,

тенями точит камни. Близость смерти

ста облаков блистательному сонму

пророчит. Точно пыли тонкий слой —

на крышах светлые следы провидца,

прочь от чужого будущего к дому

идущего, глотая голос свой,

в лучах которого кровь жирная струится

по латам золотым. Наружу голубые,

сырые внутренности. С плеч

скатились головы большие.

В глубоких ртах умолкла речь.

Зимою замерзают лужи

от зерен ледяных, по образцу

которых на асфальте коченеют.

Так и душе и плоти нужен

проникший плоть и платье и к лицу

приникший свет, которому роднее,

чем им самим, их будущее. Знаки

небывшей жизни выступят наружу,

как ложь сквозь строчки ветхого листа,

в потерю превратится пустота,

чужой песок — в Итаку.

То время, когда некуда идти,

и есть Итака. Если это вечер,

то, значит, вечер есть конец пути.

И рубище, скрывающее плечи

пришедшего, правдивей, чем

о будущем и прошлом --">