Аше Гарридо - Ангелы и другие

кисти

он возлагает на гибкие шеи, на лбы –

чешет оленю он жёсткую шерсть меж рогами,

черные с золотом гривы несут ему львы,

вдвое сложившись, жираф наклонился… слогами

азбуки дивной ему представляется всё,

что окружает, что движется, дышит, танцует.

слово составит – как будто навеки спасёт,

в список живущего почерком ясным внесёт

и ради верности пущей – еще на полях нарисует.

ради всего, что танцует во мне и вовне,

я опускаю на клаву рассеянно руки:

чувствую, знаю, пылаю в едином огне,

вижу, зову, называю, в знаки и звуки

словно из тигля вливаю огненный сплав

сердца и мира, и этот чудесный состав –

пламя златое, закатных небес орифламма –

вот оно, вот оно, чистое счастье Адама.

***

Может самое главное, что я запомнить успел

и внести в этот список, составленный очень предвзято,-

как приятна ступням перегретая пыль на тропе,

и неважно, куда и зачем: это было когда-то.

Как приятен нежнейшей из кож – выстилающей свод –

ропот летней воды в пузырями побравшейся луже.

Это так несгибаемо, так сокровенно живет

и от бед не уходит, лишь укореняется глубже.

Все мы странники – да! – пуще плоти бродяжит душа,

дух летит над материей чайкою Иоанафаном.

Но послушай, послушай, услышь: это листья шуршат,

под ногами твоими горят драгоценным шафраном.

Наша бедная плоть, ей отказано в праве лететь,

напрягая плечо, разрезать застоявшийся воздух,

в облака окунаться… и всё, может быть, лишь затем,

что летают – и канут в пространстве планеты и звезды.

Но одна из невидимых дальнему взору планет

тонкой пылью, и глиной густой, и крутым чернозёмом,

и шершавым песком, и литыми боками камней

льнёт и ластится к нашим шагам, для неё невесомым.

И летит, и летит колыбелью вокруг ночника

в темноте заповедных просторов безлюдной вселенной

и ей тоже главнее всего – влажный шорох песка

под ногами у кромки воды… и живет сокровенно.

--">