Юрий Осипович Домбровский - Моя нестерпимая быль

крепкий чай

Еще меня берут,

Тогда я крикну: «Выручай

Меня, потертый шут!

Соседи спят, в постели ночь,

На сердце лай собак,

Но ты способен мне помочь,

Кривляка и пошляк…

Явись ко мне и упокой

Безногую мечту…

И как отходную ей спой

„Магнолию в цвету“!»

Солдат — заключенной

Много ль девочке нужно? — Не много!

Постоять, погрустить у порога,

Посмотреть, как на западе ало

Раскрываются ветки коралла.

Как под небом холодным и чистым

Снег горит золотым аметистом

И довольно моей парижанке,

Нумерованной каторжанке.

Были яркие стильные туфли,

Износились, и краски потухли,

На колымских сугробах потухли…

Изувечены нежные руки,

Но вот брови — как царские луки,

А под ними как будто синицы

Голубые порхают ресницы.

Обернется, посмотрит с улыбкой,

И покажется лагерь ошибкой,

Невозможной фантазией, бредом,

Что одним шизофреникам ведом…

Миру ль новому, древней Голгофе ль

Полюбился ты, девичий профиль?

Эти руки в мозолях кровавых,

Эти люди на мертвых заставах,

Эти, бьющиеся в беспорядке

Потемневшего золота прядки?

Но на башне высокой тоскуя,

Отрекаясь, любя и губя,

Каждый вечер я песню такую,

Как молитву, твержу про себя:

«Вечера здесь полны и богаты,

Облака, как фазаны, горят.

На готических башнях солдаты

Превращаются тоже в закат.

Подожди, он остынет от блеска,

Станет ближе, доступней, ясней

Этот мир молодых перелесков

Возле тихого царства теней!

Все, чем мир молодой и богатый

Окружил человека, любя,

По старинному долгу солдата

Я обязан хранить от тебя.

Ох ты время, проклятое время,

Деревянный бревенчатый ад!

Скоро ль ногу поставлю я в стремя

И повешу на грудь автомат?

Покоряясь иному закону,

Засвищу, закачаюсь в строю…

Не забыть мне проклятую зону,

Эту мертвую память твою;

Эти смертью пропахшие годы

Эту башню у белых ворот,

Где с улыбкой глядит на разводы

Поджидающий вас пулемет.

Кровь и снег. И на сбившемся снеге

Труп, согнувшийся в колесо.

Это кто-то убит „при побеге“,

Это просто убили — и все!

Это дали работу лопатам

И лопатой простились с одним.

Это я своим долгом проклятым

Дотянулся к страданьям твоим.»

Не с того ли моря беспокойны,

Обгорелая бредит земля,

Начинаются глупые войны

И ругаются три короля?

И столетья уносит в воронку,

И величья проходят, как сны,

Что обидели люди девчонку,

И не будут они прощены!

Только я, став слепым и горбатым,

Отпущу всем уродством своим

Тех, кто молча стоит с автоматом

Над поруганным детством твоим.

«О, для чего ты погибала, Троя…»

О, для чего ты погибала, Троя,

И выдуман был Одиссеем конь?

Каких изменников, каких героев

Испепелил бенгальский твой огонь!

Зачем не откупилася от тлена

Свечением своих бессмертных риз

Похожая на молнию Елена

И был забыт лысеющий Парис!

А может быть, влюбленные для вида,

Они милуются, обнажены,

Лишь на картине юного Давида

Две декорации с одной стены;

И юноша, исполненный отваги,

Лишь в те минуты юн и именит,

Когда в устах ослепшего бродяги

Его шальная молодость звенит.

Истлели все: и рыцари, и Боги,

Растертые в один летучий прах…

Пустынный вихрь ходит по дороге

И чью-то пыль вздувает в лопухах.

Гудит, гудит, расходится кругами,

Вновь возвращается на прежний путь…

И словно пыль скрипит под сапогами,

Мозг Одиссея и Елены грудь.

Но сброшенное волей бутафора

На землю, где убийство — ремесло,

Чудовищное яблоко раздора

За тысячелетья проросло.

И вот опять похищена Елена,

Да только чья Елена — не поймешь!

Опять сзывает хриплая сирена

Созревшую к убою молодежь.

Уступленная недругу без боя

И брошенная, как троянский конь,

Европа бедная, покинутая Троя,

Ты погибаешь, на коленях стоя,

Не испытав железо и огонь.

--">