Сергей Алексеевич Белозёров - Черная кость

Сергей Алексеевич Белозёров ЧЕРНАЯ КОСТЬ

* * *

У кузнеца вожглась окалина в лицо,

у слесаря ладонь с накладкой жестяной,

у птичницы в руках — несушка и яйцо…

О жизнь моя, ну что ты делаешь со мной?

У летчика — дела в неясных облаках,

куда деваться мне на плоскости земной?

Она ясна, как сталь, понятна, как плакат —

куда девать меня, что делать ей со мной?

Дела мои в себе, дела мои как свет,

мои дела во сне, мои дела — ледок

или вчерашний снег: когда их больше нет,

повеет иногда чистейший холодок.

Я жить хотел, как все —

                                          тишком, своим домком,

своим печным дымком, совсем уже молчком,

зачем же я шепчу у жизни на краю:

возьмите жизнь мою — смешком,

                                                     со всем мешком,

сгодится, может быть? —

                                          возьмите жизнь мою…

***

Весёлые дела!

                                По рельсам, по стране

качу, как захочу,

                                в гулёж очередной —

а станция Зима

                                протягивает мне

замасленный кулёк

                                с картошкой отварной…

Я выставлю в окно

                                беспутную башку

на ветер и мороз —

                                пущай охолонёт…

А станция Зима

                                по чахлому снежку

бежит и машет мне —

                                вот-вот в окно впорхнёт…

Там ирис впереди

                                пестреет, как удод,

соцветиями губ

                                пылают мне юга…

Да шла бы ты, Зима!

                                И что ж — она идёт,

как верная жена,

                                отстав на три шага.

Как сладок мой побег!

                                Как радуется мир,

объятья распахнув

                                встречающий меня!

И высадит меня

                                уже через полдня

на станции Зима

                                румяный конвоир…

* * *

Россия, спасибо:

рассеялась мгла,

пока вдоль Транссиба

судьба волокла.

У трасс, где жестоко

я душу протряс, —

спецовка, бытовка,

изнанка пространств.

Меня из-под палки

учили любви

бурьяны и свалки,

стальные репьи.

Не Росси, не Мойка,

не юрод с Кремлём —

помойка и койка

с дырявым рублём.

Побед эполеты

померкли в пыли,

и тяжкие беды

по сердцу прошли.

Россия, не плахой

ты виделась мне —

дырявой рубахой

на сером плетне,

как будто бы шпалы

не пали ничком —

с Москвы до Байкала

стояли торчком,

а поверх — деревья

и терны стерни,

как будто отрепья

великой страны…

Россия, спасибо…

Грубя и любя,

шепчу тебе, ибо

я видел тебя.

* * *

…За дверью снег

                                скрипит протезом,

бредет мороз, как пес цепной,

по кругу,

               звякая железом,

распугивая пацанов.

А мы,

           калечась и бинтуясь,

в тылу зимы, как подо льдом,

отбарабаним, отбунтуем,

отмельтешимся,

                      а потом

земля,

       как мальчик после тифа

глаза зелёные откроет,

и кто-то скажет,

                            подняв брови:

«Смотри, как тихо…»^[1]

***

Шлёпать по отечественным хлябям

и мычать о дали голубой,

очевидно, можно даже с кляпом,

сляпанным себе самим собой.

Мне надоедала та замазка,

я кусками, с кровью — отрывал,

зря в больнице имени Семашко

что-то в горле доктор зашивал.

* * *

Я годы зачислил --">