Евгений Александрович Евтушенко - Евгений Евтушенко. Все стихи

А снег повалится, повалится…

К. Шульженко

А снег повалится, повалится…

и я прочту в его канве,

что моя молодость повадится

опять заглядывать ко мне.

И поведет куда-то за руку,

на чьи-то тени и шаги,

и вовлечет в старинный заговор

огней, деревьев и пурги.

И мне покажется, покажется

по Сретенкам и Моховым,

что молод не был я пока еще,

а только буду молодым.

И ночь завертится, завертится

и, как в воронку, втянет в грех,

и моя молодость завесится

со мною снегом ото всех.

Но, сразу ставшая накрашенной

при беспристрастном свете дня,

цыганкой, мною наигравшейся,

оставит молодость меня.

Начну я жизнь переиначивать,

свою наивность застыжу

и сам себя, как пса бродячего,

на цепь угрюмо посажу.

Но снег повалится, повалится,

закружит все веретеном,

и моя молодость появится

опять цыганкой под окном.

А снег повалится, повалится,

и цепи я перегрызу,

и жизнь, как снежный ком, покатится

к сапожкам чьим-то там, внизу.

1966

Евгений Евтушенко.

Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.

(обратно)

Бабий Яр

Над Бабьим Яром памятников нет.

Крутой обрыв, как грубое надгробье.

Мне страшно.

          Мне сегодня столько лет,

как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас —

                    я иудей.

Вот я бреду по древнему Египту.

А вот я, на кресте распятый, гибну,

и до сих пор на мне — следы гвоздей.

Мне кажется, что Дрейфус —

                          это я.

Мещанство —

           мой доносчик и судья.

Я за решеткой.

            Я попал в кольцо.

Затравленный,

           оплеванный,

                   оболганный.

И дамочки с брюссельскими оборками,

визжа, зонтами тычут мне в лицо.

Мне кажется —

             я мальчик в Белостоке.

Кровь льется, растекаясь по полам.

Бесчинствуют вожди трактирной стойки

и пахнут водкой с луком пополам.

Я, сапогом отброшенный, бессилен.

Напрасно я погромщиков молю.

Под гогот:

      «Бей жидов, спасай Россию!»-

насилует лабазник мать мою.

О, русский мой народ! —

                       Я знаю —

                               ты

По сущности интернационален.

Но часто те, чьи руки нечисты,

твоим чистейшим именем бряцали.

Я знаю доброту твоей земли.

Как подло,

        что, и жилочкой не дрогнув,

антисемиты пышно нарекли

себя «Союзом русского народа»!

Мне кажется —

             я — это Анна Франк,

прозрачная,

          как веточка в апреле.

И я люблю.

         И мне не надо фраз.

Мне надо,

        чтоб друг в друга мы смотрели.

Как мало можно видеть,

                     обонять!

Нельзя нам листьев

                  и нельзя нам неба.

Но можно очень много —

                      это нежно

друг друга в темной комнате обнять.

Сюда идут?

        Не бойся — это гулы

самой весны —

             она сюда идет.

Иди ко мне.

          Дай мне скорее губы.

Ломают дверь?

           Нет — это ледоход…

Над Бабьим Яром шелест диких трав.

Деревья смотрят грозно,

                      по-судейски.

Все молча здесь кричит,

                      и, шапку сняв,

я чувствую,

          как медленно седею.

И сам я,

       как сплошной беззвучный крик,

над тысячами тысяч погребенных.

Я —

   каждый здесь расстрелянный старик.

Я —

   каждый здесь расстрелянный ребенок.

Ничто во мне

           про это не забудет!

«Интернационал»

             пусть прогремит,

когда навеки похоронен будет

последний на земле антисемит.

Еврейской крови нет в крови моей.

Но ненавистен злобой заскорузлой

я всем антисемитам,

                 как еврей,

и потому —

          я настоящий русский!

1961

--">