Василий Дмитриевич Федоров - Женитьба Дон-Жуана

ветхом стане темный холст ткала.

Челнок мелькал легко и бирюзово,

Уток сверкал, а темная основа

К ней в душу протянулась из угла.

И вот тканье, навитое на валик,

Ткачиха та

Взяла на притужальник.

Ей стало больно,

Но в работе срочной

Зигзагом бегал огонек челночный,

Все продолжал светиться и мелькать.

Основы темной натягая жилы,

Ткачиха полоротая спешила

Свое тканье нездешнее доткать.

Сопротивлялось, билось, не хотело

По жилочкам

Разматываться тело.

— Ткачиха!.. Стой!..—

Вскричала Ната, видя,

Как посветлел настрой душевных нитей,

Давно ли цветом равных с темнотой.

О, значит, вновь чиста и вновь здорова,

Коль стала в ней душевная основа

Раскручиваться пряжей золотой.

Ткачиха дрогнула, вскочила с места.

Наташа прошептала:

— Наконец-то!

Жуан не знал,

Сидевший у постели,

О чем она?

В бреду ли?

В тяжком сне ли?

Тревожный, он не мог найти никак

К чему-то цельному и даже следа

В порывах чувств,

В обрывках сна и бреда,

В обломках мира, павшего во мрак.

Все, как мираж,— вот был и нет миража.

— Ну, что?.. Ну, что?.. Что, Ната?..

О, Наташа!..

На грани жизни,

На исходе грана

Она еще услышала Жуана,

Глаза открыла, тотчас их прикрыв,

Как бы от света,

Свет был слишком светел.

Вскочив его тушить, Жуан заметил

Наташи протестующий порыв.

— Пусть, пусть горит!—

Сказала тихогласно.—

Пусть светит до рассвета! —

И погасла.

И тихо-тихо стало,

Что в затишке

Тишей не пробежать и тихой мышке,

Стал тихим дом, за домом мир стал тих.

Почувствовав себя несчастно пришлым,

Жуан рыдал рыданием неслышным,

Упав лицом в ограду рук своих,

Но и за нею видел тонкобровый

Наташин профиль

Строгий и суровый.

Жуан не слышал,

Как, придя для смены,

Запричитала Марфа Тимофевна,

Бесслезно повела печальный сказ,

Неспешно жизнь дочернюю итожа.

— Красавица моя, да на кого же

Федяшу ты оставила и нас? —

При этом поправлять не забывала

Ей веки, прядки,

Руки, одеяло.

Во исполнение ее завета

Свет яркий не гасили до рассвета,

До полного исхода темноты.

А утром, когда стал уже не в новость

Ей смерти страх,

И строгость и суровость

Покинули Наташины черты.

Казалось, кто-то в ней,

Уже любезный,

Смягчился и разжал

Кулак железный.

Как школьницу

Когда-то в первый класс,

Наташу наряжали и сейчас,

О новой школе зная понаслышке,

Не ведая ее учителей,

Не зная толком и программы всей,

Какие там в ходу стихи и книжки,

Какие там уроки в толще стен,

Какие сроки вечных перемен.

Друзей-свидетелей

Ее урока

На этот случай было много-много,

Они за гробом рядом шли со мной,

Иные сетуя, иные плача,

Решая для себя ее задачу,

Лишь при смерти решенную самой.

Задача та с ее концом фатальным

Ко мне пришла

Под знаком интегральным.

Случалось быть наедине с бедой,

В бессилии перед бедою той

Я говорил себе: живи, как травы,—

Прольется дождь, цветком в росе гори,

А засуха сожжет тебя, умри

Другим без пользы,

Для себя без славы.

Но возникал вопрос невольный сразу:

Тогда зачем же человеку разум?

А если есть,

Зачем он не глубинный,

Не полный, а какой-то половинный?

Пусть страхов стало менее в числе,

Но все равно мне горестно и больно,

Что столько зла блуждает бесконтрольно

На нашей изумительной земле.

Нам истины даются у могилы:

Наташа — жертва

Этой темной силы.

Когда земля

На гроб упала с гулом,

Впервые друга видел я сутулым,

Позволившим беде себя согбить,

Ошеломленным кровною утратой.

Какою непомерно тяжкой платой

За истины приходится платить,

Чтобы ему и всем от злого мрака

Вперед шагнуть

Хотя бы на полшага!

Средь Кузьминых,

Всех родственников их

Здесь было много наших заводских,

С --">