Марина Ивановна Цветаева - Повесть о Сонечке

Цветаева Марина Повесть о Сонечке

Марина Цветаева

Повесть о Сонечке

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

ПАВЛИК И ЮРА

Elle ?tait p?le - et pourtant rose, Petite - avec de grands cheveux...1

Нет, бледности в ней не было никакой, ни в чем, все в ней было - обратное бледности, а все-таки она была - pourtant rose2, и это своеместно будет доказано и показано.

Была зима 1918 - 1919 года, пока еще зима 1918 года, декабрь. Я читала в каком-то театре, на какой-то сцене, ученикам Третьей студии свою пьесу ?Метель?. В пустом театре, на полной сцене.

?Метель? моя посвящалась: ?Юрию и Вере З., их дружбе - моя любовь?. Юрий и Вера были брат и сестра, Вера в последней из всех моих гимназий - моя соученица: не одноклассница, я была классом старше, и я видела ее только на перемене: худого кудрявого девического щенка, и особенно помню ее длинную спину с полуразвитым жгутом волос, а из встречного видения, особенно - рот, от природы - презрительный, углами вниз, и глаза - обратные этому рту, от природы смеющиеся, то есть углами вверх. Это расхождение линий отдавалось во мне неизъяснимым волнением, которое я переводила ее красотою, чем очень удивляла других, ничего такого в ней не находивших, чем безмерно удивляли - меня. Тут же скажу, что я оказалась права, что она потом красавицей - оказалась и даже настолько, что ее в 1927 году, в Париже, труднобольную, из последних ее жил тянули на экран.

С Верой этой, Вере этой я никогда не сказала ни слова и теперь, девять лет спустя школы надписывая ей ?Метель?, со страхом думала, что она во всем этом ничего не поймет, потому что меня наверное не помнит, может быть, никогда и не заметила.

(Но почему Вера, когда Сонечка? А Вера - корни, доистория, самое давнее Сонечкино начало. Очень коротенькая история - с очень долгой доисторией. И поисторией.)

Как Сонечка началась? В моей жизни, живая, началась? Был октябрь 1917 года. Да, тот самый. Самый последний его день, то есть первый по окончании (заставы еще догромыхивали). Я ехала в темном вагоне из Москвы в Крым. Над головой, на верхней полке, молодой мужской голос говорил стихи. Вот они:

И вот она, о ком мечтали деды И шумно спорили за коньяком, В плаще Жиронды, сквозь снега и беды, К нам ворвалась - с опущенным штыком!

И призраки гвардейцев-декабристов Над снеговой, над пушкинской Невой Ведут полки под переклик горнистов, Под зычный вой музыки боевой. Сам Император в бронзовых ботфортах

Позвал тебя, Преображенский полк, Когда в заливах улиц распростертых Лихой кларнет - сорвался и умолк... И вспомнил он, Строитель Чудотворный, Внимая петропавловской пальбе Тот сумасшедший - странный - непокорный, Тот голос памятный: - Ужо Тебе!

- Да что же это, да чье же это такое, наконец?

- Автору - семнадцать лет, он еще в гимназии. Это мой товарищ Павлик А.

Юнкер, гордящийся, что у него товарищ - поэт. Боевой юнкер, пять дней дравшийся. От поражения отыгрывающийся - стихами. Пахнуло Пушкиным: теми дружбами. И сверху - ответом:

- Он очень похож на Пушкина: маленький, юркий, курчавый, с бачками, даже мальчишки в Пушкине зовут его: Пушкин. Он все время пишет. Каждое утро - новые стихи.

Инфанта, знай: я на любой костер готов взойти, Лишь только бы мне знать, что будут на меня глядеть Твои глаза...

- А это - из ?Куклы Инфанты?, это у него пьеса такая. Это Карлик говорит Инфанте. Карлик любит Инфанту. Карлик - он. Он, правда, маленький, но совсем не карлик.

...Единая - под множеством имен...

========

Первое, наипервейшее, что я сделала, вернувшись из Крыма, - разыскала Павлика. Павлик жил где-то у Храма Христа Спасителя, и я почему-то попала к нему с черного хода, и встреча произошла на кухне. Павлик был в гимназическом, с пуговицами, что еще больше усиливало его сходство с Пушкиным-лицеистом. Маленький Пушкин, только - черноглазый: Пушкин - легенды.

Ни он, ни я ничуть не смутились кухни, нас толкнуло друг к другу через все кастрюльки и котлы - так, что мы - внутренне - звякнули, не хуже этих чанов и котлов. Встреча была вроде землетрясения. По тому, как я поняла, кто он, он понял, кто я. (Не о стихах говорю, я даже не знаю, знал ли он тогда мои стихи.)

Простояв в магическом столбняке - не знаю сколько, мы оба вышли - тем же черным ходом, и заливаясь стихами и речами...

Словом, Павлик пошел - и пропал. Пропал у меня, в Борисоглебском переулке, на долгий срок. Сидел дни, сидел утра, сидел ночи... Как образец такого сидения приведу только один диалог.

Я, робко:

- Павлик, как Вы думаете - можно назвать - то, что мы сейчас делаем - мыслью?

Павлик, еще более робко: --">