Александр Сергеевич Пушкин - Стихотворения неизвестных годов

своей подруги нежной

Сказал: "Пускай гремят набег и брань:

Забыла меч ослабленная длань!"

Их дни слились в отраде безмятежной;

Лишь у брегов терзаемых волной

Дрожа, краснел воитель молодой.

Но быстро дни восторгов пролетели.

Бойцы плывут к брегам родной земли;

Сыны побед с добычей притекли,

И скальды им хваленья песнь воспели.

Тогда поник бесславною главой

На пиршествах воитель молодой.

Могучие наперсники судьбины

К ногам невест повергли меч и щит;

Кровавый меч героев не лежит

У ног одной оставленной Гальвины.

Красавица вздохнула, — и другой

Ее пленил воитель молодой.

С тех пор один бродил Гараль унылый;

Умолк его веселый прежде глас,

Лишь иногда в безмолвный ночи час

Уединен шептал он имя милой.

Война зажглась, — и встречи роковой

Пошел искать воитель молодой.

ИСПОВЕДЬ БЕДНОГО СТИХОТВОРЦА.

   Священник.

Кто ты, мой сын?

   Стихотворец.

   Отец, я бедный однодворец,

Сперва подьячий был, а ныне стихотворец.

Довольно в целый год бумаги исчертил;

Пришел покаяться — я много нагрешил.

   Священник.

Поближе; наперед скажи мне откровенно,

Намерен ли себя исправить непременно?

   Стихотворец.

Отец, я духом слаб, не смею слова дать.

   Священник.

Старался ль ты закон господний соблюдать

И кроме Вышнего не чтить другого бога?

   Стихотворец.

Ах, с этой стороны я грешен очень много;

Мне богом было — я, любви предметом — я,

   я заключалися и братья и друзья,

   Лишь я был мой и царь и демон обладатель;

А что всего тошней, лишь я был мой читатель.

   Священник.

Вторую заповедь исполнил ли, мой сын?

   Стихотворец.

Кумиров у меня бывало не один:

Любил я золото и знатным поклонялся,

Во всякой песенке Глафирами пленялся,

Которых от роду хотя и не видал,

Но тем не менее безбожно обожал.

   Священник.

А имя божие?

   Стихотворец.

   Когда не доставало

Иль рифмы иль стопы, то, признаюсь, бывало

И имя божие вклею в упрямый стих.

   Священник.

А часто ль?

   Стихотворец.

   Да во всех элегиях моих:

Там можешь, батюшка, прочесть на каждой строчке

"Увы!" и "се", и "ах", "мой бог!", тире да точки.

   Священник.

Нехорошо, мой сын! А чтишь ли ты родных?

   Стихотворец.

Не много; да к тому ж не знаю вовсе их,

Зато своих я чад люблю и чту душою.

   Священник.

Как время проводил?

   Стихотворец.

   Я летом и зимою

Пять дней пишу, пишу, печатаю в шестой,

Чтоб с горем пополам насытиться в седьмой.

А в церковь некогда: в передней Глазунова

Я по три жду часа с лакеями Графова.

   Священник.

Убийцей не был ли?

   Стихотворец.

   Ах, этому греху,

Отец, причастен я, покаюсь на духу.

Приятель мой Дамон лежал при смерти болен.

Я навестил его; он очень был доволен;

Желая бедному страдальцу угодить,

Я оду стал ему торжественно твердить.

И что же? Бедный друг! Он со строфы начальной

Поморщился, кряхтел… и умер.

   Священник.

   Не похвально!

Но вот уж грех прямой: да ты ж прелюбодей!

Твои стихи…

   Стихотворец.

   Все лгут, а на душе моей,

Ей-богу, я греха такого не имею;

По моде лишний грех взвалил себе на шею

А правду вымолвить — я сущий Эпиктет,

Воды не замутить, предобренький поэт.

   Священник.

Да, лгать нехорошо. Скажи мне, бога ради,

Соблюл ли заповедь хоть эту: не укради?

   Стихотворец.

Ах, батюшка, грешон! Я краду иногда!

(К тому приучены все наши господа),

Словцо из Коцебу, стих целый из Вольтера,

И даже у своих; не надобно примера.

Да как же без того бедняжкам нам писать?

Как мало своего — придется занимать.

--">