Джон Китс - Эндимион

бежал витиевато,

В траве отогреваясь, и задорный

Раздался голос на вершине горной,

И жизнь, какая ни на есть в природе,

Воспрянула при солнечном восходе.

Когда заря без видимого боя

Захватывала царство голубое,

Внезапно с громким смехом прибежали

Детишки к алтарю — и тут же стали

Малютку гнома кликать, чтоб проказник

Устроил им лесной весёлый праздник.

Прошла минута, и шумливым крохам

Отозвалась мелодия со вздохом,

Всё громче выводя за нотой ноту;

Упала в бездну, канула с излёту,

Потом опять из глуби возродилась

И, шелестя листвою, прокатилась

По светлым кронам и, слабея, вскоре

Волной вошла в рокочущее море,

Угасла в нём, угасла одиноко…

В густом лесу, где блещет рысье око,

Мне виделись мерцающие блики,

Мне виделись прекраснейшие лики

И белые одежды; всё яснее

Детали различал я; по аллее

Стекался люд к поляне приалтарной.

Прости, о Муза, мой язык бездарный,

Который описать не в состоянье

Того экстаза, буйства, ликованья;

Но пусть роса эфирная прольётся

На голову мою — и распахнётся

Моя душа; тогда неловким топом

И я пройдусь по Чосеровым тропам.

Ступали в танце девы по дорожке,

Несли они душистые лукошки

С апрельскими цветами; чуть подале

Шли пастухи аркадские; внимали

Они волшебной флейте Аполлона,

И божество над ними упоённо

Рассветный мир собой переполняло

И, покидая землю, умирало

В мелодии изысканной, витийской,

Кончая путь в долине фессалийской.

Одни играли посохами; рядом,

Отдав себя пастушеским руладам,

Свирелили другие. Жрец почтенный

Вослед за ними вышел, вдохновенный,

Встречаемый восторженной толпою.

Он пристально глядел перед собою,

И колыхались праздничные ризы,

И складки плавно ниспадали книзу;

Держал в деснице чашу он; мерцало

Вино, искрясь под солнцем, как зерцало;

А в шуйце нёс корзину с тимианом

И ландышами; шёл к святым полянам,

И всякий ландыш был белее, нежный,

Чем лебедь Леды, страстный, белоснежный.

А голова жреца напоминала

О злой зиме, которая напала

На бедный плющ. Вот новою ватагой,

Горланившей с великою отвагой,

Пополнилась процессия. Явились

Другие, чьи распевы доносились

До облаков. Катили колесницу

Могучие, но лёгкие, как птицы,

Караковые кони. Колесничий

За блеск и славу воинских отличий

Был чтим толпой: он был — сама победа.

Был юноша похож на Ганимеда.

Он двигался, по-царски снаряжённый:

Рог золотой на полуобнажённой

Висел груди; при нём копье лежало,

Что вепрю в бок вонзалось, словно жало.

Он улыбался, глядя в юной мощи

На прочих, словно к элизийской роще

Перелетал мечтой честолюбивой.

Но кое-кто из ближних, прозорливый,

Всё ж чувствовал, что юноше тревожно,

Когда поводья тот неосторожно

Ронял порой; и вспомнил стар и млад

И тягостный осенний листопад,

И крик совы. — О, как оно бездонно,

То горе, что гнетёт Эндимиона!

И вдруг толпа в единое мгновенье

Вокруг святилища в благоговенье

Умолкла; детям, юным бузотёрам,

Там пригрозили наказаньем скорым.

И лёгкий страх, и дрожь со всех сторон

Почувствовал и сам Эндимион

В толпе мужчин, стоявших рядом тесно,

Что с ним в горах охотились совместно.

Но с радостью духовный их владыка

Всех обозрел от мала до велика

И начал так: «Латмийцы, человеки,

Пасущие стада из века в веки:

Покинувшие горы для равнины,

А также вы, насельники долины,

Где от начала мира и доселе

Не умолкают звонкие свирели;

Вы, жители холмов, где дрок колючий

Окутан золотой цветочной тучей;

Вы, стадо пригоняющие рано

Траву щипать у кромки океана,

Где в камышах мелодии Тритона

Разносятся печально, утомлённо;

Вы, женщины, кладущие лепёшку

В суму пастушью утром на дорожку;

Вы, девы, чьим заботливым уходом

Взлелеяны ягнята, вы, что мёдом

Питать готовы юношей любимых, —

Внемлите мне! — В долгах неисчислимых

Мы перед Паном. Разве то не наши

--">