Андрей Ханжин - Дурак

безнадежна. Она скрывает давно ему известное. Отец не приезжал к ним ни разу.

Шовковского Славка дождался за углом школы, возле футбольной площадки. Резко выбросил кулак в лицо, на шаге, массой, двинул в колено и, уже валящегося с ног, добил двумя размашистыми ударами в нос.

В карманах Шовковского оказалось шестьдесят семь рублей с мелочью.

Вечером Славка принес матери пакет марокканских апельсинов и зимние польские сапожки, на которые так вздыхала мать возле витрины обувного.

К тому времени — он уже знал — мать не могла ходить. Угасала с каждым часом. Не рыдала, не истерила, только тихо говорила ему:

— Сын, теперь ты один.

В школу он не вернулся. Знал, что сдадут в интернат.

Собирал мелочь в фонтанах.

Воровал в продуктовых магазинах.

Ночевал на лестнице у лифтового отделения, в доме по переулку Москвина. Отжимался на пальцах.

Мать умерла в апреле.

Возле ямы на Митинском кладбище стоял он, Славка Михайлов, еще — завотделением онкоцентра и два смурных гробовщика.

4

Ему — 14, ей — 16.

Она его первая женщина. Бася. Полячка. Нет, полька. В огненно-рыжей лисьей шапке и в коротком черном полушубке из шкурки какого-то грызуна. Она шепчет ему о любви у входа в винный отдел Елисеевского гастронома. Падает мягкий пушистый снег. У нее светлые серые глаза с отраженными искрами фонарей в точечных зрачках. «Вечислав, коханый…» Он верит ей.

Желтый подземный свет и бурая снежная кашица на ступеньках перехода под мостовой имени Горького.

Эту жидкую кашицу на скользких ступенях он будет помнить всю жизнь… и увидит ее в последний миг, на Никитском — как самое счастливое впечатление.

Такси.

Они направляются к их общему знакомому фарцовщику Феликсу. У Феликса можно переночевать.

Она щекочет его ухо любовными полупризнаниями.

Он верит ей.

Феликс — небрежно — говорит ему: «У тебя туфтовые штаны, из колхоза. Я тебе фирмовый левис подарю, где-то на даче валяются».

Славка с трудом сдерживается, сжимая кулаки.

На полированном столике бутылка «Ахтамара».

Феликс предлагает тост…

Славка не прикасается к спиртному.

Бася шепчет: «За меня, за меня, коханый…»

Со злости он вливает в себя трехсотграммовый фужер.

Вертушка крутит «Supermax»: ай-я-я-яй — хрипло — вау-ва-вау-вау… ай-я-я-яй…

Он вырубается.

«Я увезу тебя в Самарканд, рыжая…»

Ночь.

Сушняк.

На кухню — с дивана, в комнате пусто. Кто-то расшнуровал его ботинки, чтоб ноги отдохнули. За стеклом кухонной двери — двое. На пол брошены пледы и покрывало. Бася обхватила Феликса ногами, ноги у нее тонкие, белые. Глаза в поволоке, в пепельнице истлевший окурок, она ебется с жадным остервенением, Феликс не успевает за ней, горит газ…

Впервые в жизни Славка не знает, как поступить.

Убить обоих?

За что?

За прощание с наивным детством.

Он прождал их до рассвета, выслушивая стоны польки — полячки, сидя в неудобном прямоугольном кресле. А когда из кухни на цыпочках выступил Феликс, Славка проломил ему голову вазой чешского стекла. На руке повис полузасохший гладиолус — отвратительный цветок.

Душащей обиды не стало.

Осталась только ненависть.

5

В семнадцать лет все бессмертны.

Маришка Вереш из «Shocking blue» купила отель в Бельгии и превратилась в тусклую мещанку. Славка не может совместить в сознании: сжигающая душу музыка (он не знает английского, как ни старалась мать) и вдруг … отель — сардели туристов, жюльен с грибами, ворсяные ковры, стройнящие фигуру зеркала.

— Дерьмо все!

У Шмелькова на Коровинском шоссе он впервые услышал «Sex Pistols» и «The Clash».

Мир перевернулся.

Сдохли: Брежнев, Андропов, Черненко.

Выбросился из окна Стас Панкиш. Друг.

Обрез спортивной малокалиберной винтовки, украденной на стрельбище в Мытищах. Коробка патронов.

No future.

Простые ассоциации. Он ненавидит государство, убившее его мать. Он ненавидит государство, воспитавшее миллионы вурдалаков — активистов вечного порядка. Он просто ненавидит государство.

Анархия — это Сид Вишес.

Счастье — смерть в девятнадцать лет.

Деньги — кровь государства. Сейчас Славка перережет тончайший, ниточный капилляр в этом тучном, задыхающемся теле.

Инкассаторы — мужчина с оспяным лицом и женщина в желтом мохеровом берете — спокойно, слишком спокойно двинулись к бежевой «Волге».

Женщина --">