Андрей Ханжин - Дурак

человеков».

Снова ветер.

Гончарова.

Карамель, немного пудры.

«Такие как ты в мире людей называются «дурачками» — «Да, я чумазый дурачок в их мире» — «Ты умный» — «Конечно» — «Почему же ты живешь на клумбе?» — «Чтоб быть рядом с тобой, чтоб разговаривать с тобой, больше у меня никого нет» — «Но ведь если случится беда, я ничем не смогу помочь» — «Беда случилась давно, я с ней справился. Теперь уже ничего не произойдет, кроме…» — «Кроме?»

— Эй, придурок, лови окурок!

«Кроме разлуки» — «Ты думаешь о смерти?» — «Смерти нет, есть страшное… есть вечная разлука» — «И для нас?» — «Все зависит от последней минуты» — «У смерти много дверей?» — «У смерти нет ничего, потому что смерти нет. У жизни множество продолжений. И вариант бессмертия прямо зависит от последней минуты» — «У вас говорят: умерли в один день» — «Человечики умные, просто забыли об этом» — «Не страшно…» — «Нет, не страшно».

Черное.

Над Москвой не бывает звезд.

Фонари и витрины.

Оранжевое черное.

12

— Вот эту, Михалыч, оцепляй! Да не ту — вот эту вот, я флажком ее мазанул! Ага, ага, красную. Усе, пилу заводи! И дурака на хер убери этого!

На куртках убийц написано «Мосозеленение. Тел: 490-39-26.»

Мосозеленение тел. Точечная парковая вырубка. Тополь Лер приговорен. Два корчевщика и пильщик окружили Славика.

— Давай, пшел отсюда!

Любопытные человечики наблюдают поодаль.

— за ноги тащи… Сука, бля…

Пильщик валится с разбитым в кровь лицом.

— …Ага, ага, дурака убрать… Але, ну, бля, дерется за дерево, дерется, говорю! Ну, наряд давай из восимист восьмова!

Четверо в мышином, уазик и ротвейлер.

— Говорю те, старшой, не дается. Вон Михалыча шваркнул.

— Э, придурок, вали отседова!

— Собакой травани, обоссытся, убежит.

— Э, припизь, те говорю…

— Да приспусти поводок-то!

— Взять!

Собака и человек сцепились, сплелись в диком хрипящем клубке. Ротвейлер вырвал у Славика щеку, Славик вонзился собаке в горло. Зубами. Псина хрипло завизжала, пытаясь вырваться. На губах человека пузырится кровавая пена. В пасти собаки — рваная кожа щеки.

Пальцами, своими железными, переломанными пальцами Славка выдавил ротвейлеру глаза. Зубами вырвал горло. Псина отвалилась, часто дыша… истекая, скуля… не жилец. Не жильцы.

Четверо обрабатывают дубинками уже не защищающегося человечка. Кровь, кровь, небо…

Любопытные наблюдатели зашевелили загривками: будто музыка где-то заиграла, зазвучала, стихла.

Тополь Лер слетает с пенька, встает на торец, чуть качается — «прощай, брат!» — и заваливается, больно ударившись верхушкой об литую чугунную ограду.

— До встречи, брат!

Мышиные втащили полутруп Славика в уазик. Туда же швырнули издохшую собаку. Надо бы скорую вызвать, пусть у них сдохнет, там разберутся. Да кому он, на хуй, бомжара, нужен…

— Э, любопытные, кто его бил?

— Не видели, кто его бил?

— Напьются, бомжи сраные, а мы разбирайся.

— Тетка, кто его так, не видала?

— Может, деревом придавило…

— Точно! Деревом!

— Полез же, а…

— Да пьяный… Дурак.

--">