Татьяна Андреевна Тюрина - За Камнем

и отжал кафтан, рубашку, штаны, вылил из сапог воду. В голове роились невесёлые мысли.

Уж не Иволгин ли донёс? Только в чём Степанова-то вина? В чём измена? В том, что вымарал имя несчастной из списков? Так по наущению того же Иволгина. Стёпша ведь думал, что царский опричник спасти хотел безвинную от сотоварищей. И это у Иволгина получилось - рукою писаря вычеркнул, укрыл её от сластолюбцев царских. Но, как оказалось, сделал это вовсе не из жалости к сироте. Сам, курощуп, решил пользоваться боярышней - втихаря от царя и Малюты.

Подул ветер, знобко пробежал между лопаток, закружил смерчем белые лепестки, бросил в лицо обрывки черёмухового цвета. Назад хода нет. Убьют без суда. Не такую мелюзгу, как он, скручивали, за меньшие проделки наказывали. Надо бежать! Переждать, пересидеть у брата. А после... Что будет после, Акиньшин не знал.

Тайные пути Промысла человеку не ведомы.

Брат, к которому добрался грязный беглец в оборванных одеждах, в дом не пустил. Тайком от жены и ребятишек втолкнул Стёпшу в сараюшку. Принёс хлеба да кринку молока. Подождал, пока поест младший, выслушал всю историю и сказал, задумчиво оглаживая усы:

- Вот что, Стёпша. В своих бедах ты сам виноват. Трусоват, паря. Там смолчал, тут оробел, девуня... Вот и не знаешь, куда теперь себя девать. Родителей бросил... Как там матушка?

- Всё так же, с постели не встаёт, лежит в горнице, - ответил Степан и покраснел от стыда: позабыл попрощаться с матерью, так торопился шкуру свою спасать. - Отец сказал, беги, Микола псов задержит, - добавил он себе в оправданье.

Афанасий протянул узелок с одеждой, дал немного денег и сказал:

- Ты удираешь от страха, а он за тобой по пятам, как та собачонка, которая мчится за тем, кто от неё убегает. Попробуй пойти на неё прямо, может, отступит? - И добавил виновато: - Уходи сейчас. Невместно мне тебя укрывать: детишки мала-мала меньше. Сам свой живот устраивай. Не век же петлять-прятаться. Иди на Волгу, к казакам!.. Не взыщи, брат!

***

По Серебрянке дошли на стругах до перевалов. Густой лес по берегам кончился. Земля вздыбилась так, что макушками гор облака цепляла. Поперёк пути лёг Камень. Катки применять несподручно: круто больно. Тянули лямками, поднимали на спину груз: пропитание, оружие, - инда лопались жилы.

Горел костёр, потрескивали дрова. Взлетали в небо искры, освещая лица. Казаки сидели вкруг, пригорюнившись. До зимы ещё долго, а тут снега полно. Что-то ждёт их в неведомой стороне? А ну, как круглый год там зима? И вообще боязно. Доведётся ли вернуться домой с добычей богатой, али придётся сложить головы на чужбине?

- Эх, домой бы теперь!

- Забыл? Тебя, паря, там дыба за воровство и непокорство ждёт!

- Верный карачун!

- А мёртвому и зипуны не нужны...

- А ну, братцы, кончай нюни раскидывать! Там, впереди, ждёт всех богачество! Животины в лесу не меряно. Лисы с волками под ручку хороводятся, белки на каждом дереве по пяти штук сидят, да по три соболя: шкуры свои аки купцы расхваливают. Бери, не хочу! - пытался шутить атаман, чтобы поддержать дух путников.

- За Камнем, говорят, земля есть - Лукоморье. Людишки там другие: лицом чёрные, а сами все в жемчугах, изумрудах-яхонтах ходят. - Степан неожиданно для себя вспомнил слышанную от бабки сказку.

А Ермаку Тимофеичу того и надо.

- И какие они из себя, людишки-то? - подначивал он.

Казаки подсаживались ближе, развешивали уши.

- Шеи у них нет, голова прямиком из тулова растёт, летом в море, в воде лежат, чтобы шкуры на солнце не потрескались, осенью на сушу вылезают, зимой помирают, а весной оживают...

- Аки лягушки? - спросил Микита Сиволап под хохот товарищей.

- А ещё говорят, будто стоит за Камнем старуха, идол из чистого золота. Держит она в утробе сына, а тот - в своей утробе - держит другого ребёнка, внука старухиного. А вокруг звуки - будто трубы воют... кто с добрым сердцем - старуха пропускает, а у кого камень за пазухой, тому смерть неминучая...

- Ладно, будет врать-то, начал за здравие... - осадил Степана Ермак. - Не дрейфь, ребята, победим Кучума, откупимся Сибирью перед царём-батюшкой! Всем - спать ложиться, Акиньшину - караул нести.

Ночь выдалась тёмная. В костре дотлевала сушина. Темнота шевелилась, дышала, подглядывала тысячами глаз, стонала сотнями голосов. Из всех щелей выползали чужие сибирские духи, ощупывали лица спящих, заглядывали в храпящие рты. Громко треснуло и развалилось бревно в костре. Взметнулись искры. Степан вздрогнул. И застыл, не в --">