Юрий Александрович Погуляй - Месяц в Уэлене

— Что с вами?

Охотник ринулся вперед, оттолкнул Леру в сторону и вскарабкался на стол. Сбросил рацию, телефон и рванул раму на себя. В комнату ударил снег и холод, заревело море, а чукча прыгнул вниз, со второго этажа. Внизу под телом охотника заскрипела рабица.

Лера захлопнула окно и очистила стол от налетевшего снега. Села назад и отыскала в кармане пачку папирос. Еле закурила — руки трясло так, что не получалось угнаться за огоньком зажигалки.

Внизу кричали женщины.

= День четырнадцатый =

Радар пищал. Как в «Чужих». Крутилась стрелка зеленых часов и едва она касалась спрятанных в матовом море «огоньков» — те вспыхивали и попискивали. Сегодня их было пять. Сержант Ефремов глотнул из фляги пахнущей воды, глянул на камеры. Эта, из поселка, опять пришла. Девушка с напускным видом курила папиросу, стоя у входа в казарму. Картинно. Будто из героического фильма. Обычно она заглядывала в окно, пробовала ручку двери и уходила восвояси. Но не сегодня. Девушка отбросила окурок и прикладом ружья выбила стекло. Из незарешеченных, у поста.

Ефремов безучастно проверил эфир. Тишина, как и раньше. Он оправил куртку, проверил оружие. Вышел в тамбур.

Нарушительницу сержант нашел в радиорубке. Она увлеченно возилась с аппаратурой. Когда пограничник встал на пороге, то девушка потянулась было к ружью, но остановилась. Улыбнулась неуверенно.

— Ой, — сказала она. — Ой… Я не знала, что кто-то остался.

Сержант посмотрел на рацию, у которой дежурил тогда, две недели назад. В ушах опять захрипел истеричный голос капитана:

«Мы не должны были открывать огонь. Не должны были! Они уходят в море. Они все уходят в море. Я не могу их остановить».

Пауза и пустое:

«Что мы наделали…»

Он выстрелил девушке в лицо. Затем вернулся в комнату отдыха и какое-то время читал засаленную книгу Бушкова «Охота на Пиранью». Когда прозвенел будильник, Ефремов дошел до кухни. Съел сухпаек, запил его. Сверился с часами, отправился в тесную туалетную комнату, где тщательно почистил зубы, вглядываясь в свое сумрачное отражение. Высморкался. Вышел в коридор с потрескивающими люминесцентными лампами. Дошел до «помещения внутренней изоляции».

Остановился, повозился с ключами. Долго, с наслаждением от неторопливости, искал нужный и, наконец, вставил его в замок. Щелчок. Тяжелая дверь поползла в сторону. Ефремов включил свет. Пахло потом, нечистотами и чем-то склизким, холодным. Он тщательно запер за собой дверь. Ключи убрал в сейф. Сбросил код. Поставил новый. Записал его на бумажке. Бумажку положил под койку.

На полу, накрытые плащ-палаткой, лежали его товарищи. Четверо. Вахта. Все, кто остались на базе на время пограничного рейда. Он отбросил тяжелый плащ в сторону, посмотрел на серые лица.

Иващенко и Харламов, из клуба «Тринадцати» сошли с ума в первую же ночь. Их трясло, крутило, Иващенко скреб дверь как ополоумевший мартовский кот. Харламов выбил стекло в окне, но не смог протиснуться сквозь решетку. Утром оба успокоились. Лежали — один у дверей, другой у окна — тяжело дышали. Немигающие глаза запали глубоко-глубоко и видели что-то такое, от чего на затылке ежиком поднимались волосы.

Оставшиеся сложили их на полу, укрыли плащ-палаткой. А потом перенесли сюда.

— Почему тринадцати? — спросил Скоролапов. Он служил на заставе всего две недели.

— М?

— Почему клуб «Тринадцати»?

— У них день рождения тринадцатого. У Степы в мае, у Миши в октябре, — глухо сказал ему Варляй.

— А сегодня какое?

— Двадцать четвертое.

Через два дня к скребунам присоединился Скоролапов. Он родился шестого. А еще через три — Варляй. В личном деле его дата рождения значилась как первое февраля. Никакой системы. Ефремов понимал, что он будет следующим. Что рано или поздно его дни закончатся. Так же, как закончились бы дни той девочки в радиорубке, если б он не спас дурочку.

Сержант улыбнулся. Затем накрыл тела плащ-палаткой, выключил свет и лег на койку. Закрыл глаза. Море их не получит.

Оно позвало его ровно в полночь.

= День двадцать первый =

Днем они не появлялись. Приходили с ночным приливом и уходили с отливом. Вездеход, отправленный в Лаврентия, и не ждали больше. Лев Васильевич каждый день собирал людей у церкви и говорил тем, кто приходил, о том, что они должны бороться. Что человек должен жить, должен преодолеть трудности, посланные свыше Господом. Люди слушали. --">