Мария Берестова - Покорение Михримах

шансы. Ну же, озвучь свой приговор — как эти шансы велики?

Хотя он выглядел смешливо и несерьезно, по немного грустному взгляду я догадалась, что ему неприятно было угадать во мне эти мысли. К своему удивлению, я почувствовала глубокий стыд за то, что и впрямь так спокойно и расчетливо обдумывала этот вариант.

От смущения я попыталась пошутить, но получилось ужасно криво и бестактно:

— Не беспокойся, если я захочу избавиться от тебя — предпочту яд.

Он столь же криво попытался поддержать эту штуку:

— Конечно, быть вдовой романтичнее, чем разведенной. Ну, теперь я спокоен! Если я тебе надоем, мне даже не суждено успеть об этом узнать — прекрасно!

Он тут же откланялся и ушел; раньше, чем я успела что-то ответить.

Я не решилась идти за ним; мысль о том, что, в самом деле, я в любой момент могу развестись с ним, и не хочу отказываться от этой привилегии, — не давала мне покоя. В обычных семьях это право было за мужчиной, и, действительно, не было для женщины большего позора, чем быть прогнанной мужем. Но я султанша; в моем браке все было наоборот: это я могла три раза повторить это заветное слово и избавиться тем от мужа. Должно быть, мужчине такое положение кажется еще более нестерпимым и унизительным — несправедливо было бы винить пашу за его вспышку.

Совершенно точно я не хотела, чтобы он чувствовал себя так: человеком, которого в любой момент могут как вещь вышвырнуть. Не то чтобы я могла позволить себе развод: и отец, и тем паче мама просто не допустили бы такого поворота.

Но все же, теоретически, я — могла.

Раньше мне даже в голову это не приходило; только сейчас я поняла, что он-то знал и помнил об этом всегда, и эта мысль непрерывно ранила его сердце.

Мне было несложно понять его чувства и разделить их; только сейчас я взволнованно поняла, как страдает его гордость от нашего неравенства. Мне не хотелось, чтобы он чувствовал так; но как убедить его, что я люблю его, что ему не надо терзать себя такими мыслями?

В голову мою пришла мысль, что это наилучший момент сделать шаг к нашему полному сближению — но как? Я была слишком смущена самой мыслью. Взвешивала ее и так, и этак. Переволновалась. То решалась, то отступала. Надела было нарядное платье, пошла к нему, с полпути вернулась в страхе и робости. Переоделась в ночную одежду, опять передумала, опять пошла к нему; за первым же поворотом сробела и снова вернулась к себе.

Не найдя ничего лучше, я коротко описала свои переживания письмом и велела отнести ему. От волнения написано было неровно, буквы получились какие-то волнообразные… но хоть как-то докричаться до него, объяснить свои переживания!

Ответ пришел очень скоро, и был короток и прост:

«Михримах, я все тот же Рустем, который никогда тебя не обидит».

Я чуть не расплакалась от облегчения.

Послала еще более короткую записку:

«А ты не мог бы прийти ко мне сейчас?..»

Издергалась коротким ожиданием; пыталась составить в голове все те слова, которые мне нужно было сказать ему. Слова разбегались, и в итоге, когда он вошел, я попросту онемела от волнения. Только стояла и растеряно смотрела на него.

* * *

Минуты три она просто смотрела на меня, так испуганно и взволнованно, что я даже не решился шага вперед ступить — еще спугну. Ее лицо меняло самые разные оттенки чувств, и мне было, чем полюбоваться в это время.

Наконец она решилась сделать пару робких шагов ко мне; тогда и я счел возможным подойти к ней; она подняла руки к моей груди; я взял ее руки в свои, чувствуя, как она дрожит от волнения.

— Рустем, я… — она робкими и большими-большими глазами смотрела прямо мне в душу, — мне так много нужно сказать, и все путается!

Я ободряюще улыбнулся, сжал ее руки крепче:

— Михримах, просто говори их как есть. Начни с того, что больше просится наружу, — предложил я.

Она улыбнулась, потупилась, снова подняла на меня глаза — сияющие, яркие:

— Я… Я хочу сказать… — снова запнулась, сама над собой рассмеялась: — Ах, надо не хотеть говорить, а говорить! — снова улыбнулась, потом решилась и разом выпалила: — Я очень люблю наш брак, правда! — не заметив странноватой формулировки, продолжила: — Я очень хочу быть твоей женой; настоящей женой! — ничего не вижу, кроме ее сияющих глаз. — Ты знаешь, так у нас сложилось, что я противилась нашему браку; я не знала, что найду в нем счастье, даже не подозревала, что может так быть! Ты мне дал это счастье, Рустем. Ты --">