Михаил Яковлевич Геллер - Жизнь в ленинской России

русской революции», т. X, 1923.

I

Петроград 1917–1918 гг.

16 ноября 1922 года. В два часа дня иду по Бассейной нанимать тачечника для перевозки вещей на пароход «Preussen».

— На набережную на Васильевском Острове у Николаевского моста. Сколько?

— На иностранный. Знаю. Положите 15 миллионов…

Для очистки совести говорю: дорого, предлагаю 10, 12. Тачечник даже не спорит, до того вяло я торгуюсь.

Дорого? Конечно. Третья часть моего последнего месячного жалования по должности научного сотрудника Росс. Публ. Библиотеки, а в то же время меньше пуда хлеба, 1 р. 20 к. золотом. Один рейс тачечника равен десяти дням труда научного сотрудника. Вспоминаю «развернутую форму ценности» на первых страницах марксова «Капитала». Революция. Шагу нельзя ступить, чтобы не увидать или не почувствовать ее.

Грузит тачечник наши два чемодана, два узла, дамскую шляпную коробку.

— Позвольте спросить: вы доброй волею или по приказанию?

— Высылают за границу вместе с многими другими профессорами и литераторами.

— Слыхал. Вот и Марья Николаевна Стоюнина, божья старушка, на старости лет уезжает. Мне многие известны. Раньше сторожем в гимназии Г-а служил. Только, сами знаете, по школьному делу на жалованье не проживешь. А вот с тачкой поеду — семья два дня сыта. Мне много не надо. Коней, слава Богу, убавилось, людям — доход. Только что же они все-таки делают? Всех умных людей, кого в тюрьму, кого в Сибирь, кого за границу. А в России кто же останется? Одно, значит, неученое мужичье, чтобы легче командовать…

Хотя тачечник и не возбуждает во мне недоверия, но в советской республике повсюду так много провокаторской швали, что всегда сверлит мысль: а вдруг изливаешь свои чувства перед каким-либо поштучным агентском из Чеки? Отвечаю суховато:

— Ну, всех — не всех, умных-то людей в России немало останется, да и глупые постепенно поумнеют.

— Это верно. Шалый был народ, а теперь понимать стал.

Тачечник, разогревшись, скидывает пальто на тележку и везет ее по ухабистой мостовой. Я иду по тротуару. Обмен мнений прекращается.

К нашему отъезду ноябрь подобрался. С неделю назад начались морозы вперемежку с мокрыми снежными вьюгами, со слякотью и туманом. Затем на день сильная оттепель и вот уже три дня, как прояснилось небо и легким морозцем сковало жидковатую грязь. Солнце светит, хоть не греет, но играет и на адмиралтейской игле, и на куполах. На Невском, куда сворачиваем с Михайловской, нас встречают военной музыкой. Идет отряд пехоты. Красноармейцы в новой форме с серыми шишаками на шлемах, с тремя широкими голубыми нашивками на груди у каждой полы серой шинели. Оркестр играет старый русский марш. Когда он смолкает, красноармейцы поют на мотив старой русской солдатской песни. С особой любовью и душевным благожелательством всматриваюсь в их лица. В последний раз, надолго, быть может, и навсегда, вижу я этот зародыш новой старой армии. Коммунистическая власть меня выгоняет из отечества. Но да будут благословенны русские солдаты! Пусть растут, крепнут, множатся! Придет время — они обретут настоящих вождей, и на них воссоздастся Великая Россия. Идут в ногу, стройно, твердо. Заметна дисциплина и выучка. Лица молодые, здоровые, свежие. Ни угнетенности, ни злобы не видать. Глядят ясно, непринужденно. Помогай им Бог! Господи, спаси Россию!

У Александровского сада. Направо Зимний дворец. Нет старой решетки с золотыми орлами. Пожалуй, так оно лучше. К реке тянется небольшая красивая аллея. Правее — сад с неубранными следами разрушения и непорядка, а там, прямо — стройные линии такого громадного, строгого, благородного здания. В свое время мы жестоко били эту Императорскую Россию, и за дело и без дела. Но ведь она дала нам С.-Петербург, построила Зимний дворец, Адмиралтейство, арку Главного Штаба, охранила Дворцовую площадь с Александровской колонной. Пусть это не столько Романовы, сколько Голштейн-Готторпские или Ангальт-Цербтские, но как много от них осталось неистребимой красоты и благородства, если не в людях, то хоть в зданиях!

Оставляя Зимний дворец направо, я сворачиваю налево и прохожу мимо дома: Гороховая, 2. Направо то, что было; налево то, что есть. Предел левых устремлений русской интеллигенции.

Три месяца тому назад, в семь часов прекрасного августовского утра, когда солнце богато поливало своими лучами и Александровский сад, и всю Дворцовую площадь, гнали нас под конвоем из этого здания --">